Стихи, которые мы читаем

Утянуто не помню с какого поэтического сайта, ник автора - Rekha

Цветочное

Мы с тобою ближайшему лету стихами обещаны.
Подсознательно этот июнь расцветает для нас
Эдельвейсом, и труднодоступные горные трещины
Заполняются нежностью белых цветов. Семена
Обожания Щедрой Рукою мне в сердце засеяны,
Корни веры моей кровеносных сосудов плотней.
В них трепещет заветное - ты, и к тебе, долго, северно,
Дотянуться до счастья, идя по отвесной стене.
Камень очень горяч, вопреки всем законам и правилам.
Я учусь у него совпадению температур.
Страстно-красный я преданно-белым до боли разбавила,
И рисую цветы, и цветами рисую мечту...
"Не сорвусь! Не остыну!" - шепчу лепестково и ласково,
Прижимаясь всем телом к камням, смело делаю шаг.
Я же рядом всегда! Мы с тобой - близнецы не-сиамские,
Мы не просто срослись - научились друг в друге дышать,
Друг за друга, так долго, что века не хватит цветочного.
Только, знаю я точно, нам хватит цветов и огня,
Чтобы будущих лет наши общие дни - многоточия
Красотою бутонов и нежностью слов заполнять!

Какое безумное утро...
Наташа Минковская
Какое безумное утро…
Стучится соседка. (Лахудра!)
Пыхтит, словно дизель, цигаркой,
Пропахла табачною лавкой.
– Ну, дай до получки хоть сотку!
Даю. Безусловно, на водку.
Мой взгляд так свиреп и суров –
Девица уходит без слов.
Я дверь закрываю. В кроватку
Лечу. Наступив на лошадку,
Визжу что есть мочи: – Мой Бог,
Кто бросил зверьё на порог?
Ах да, это Светкина Даша
Кормила мустанга здесь кашей.

Итак, вот подушка, кровать…
Звонок! (Выражение с «мать»!)
Сестрица рыдает белугой –
Застала супруга с подругой.
Я нервно рисую цветочки,
Восьмёрки, избушки и точки,
Козлом обзываю козла.
По-доброму! Правда! Без зла!
Уж близится время к обеду,
Во рту ни росинки! Котлету
Мечтаю прикончить с салатом,
Но в трубке рыданья набатом…

А в мыслях: спокойствия, Боже!
Страдал ты, страдаю я тоже…

Редкий случай, когда перевод мне нравится больше оригинала:


КОТ И ПТИЦА. ЖАК ПРЕВЕР

В деревне мрачные лица:
Смертельно ранена птица.
Эту единственную проживающую в деревне птицу
Единственный проживающий в деревне кот
Сожрал наполовину.
И она не поет.
А кот, облизав окровавленный рот,
Сыто урчит и мурлычет… И вот
Птица умирает.
И деревня решает
Устроить ей похороны, на которые кот
Приглашен, он за маленьким гробом идет.
Гроб девочка тащит и громко рыдает.
«О, если б я знал, — говорит ей кот, —
Что смерть этой птицы
Причинит тебе горе,
Я съел бы ее целиком…
А потом
Сказал бы тебе, что за синее море,
Туда, где кончается белый свет,
Туда, откуда возврата нет,
Она улетела, навек улетела,
И ты бы меньше грустила, и вскоре
Исчезла бы грусть
С твоего лица…

Что ни говорите, а всякое дело
Надо доводить до конца!

Перевод Михаила Кудинова

ПРОРОК
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».


Молитва
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольных бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих!
Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешения.
Да брат мой от меня не примет осуждения,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.


Телега жизни

Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.

С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошел! ........

Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И дремля едем до ночлега,
А время гонит лошадей.



***

В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.


Странник

I

Однажды, странствуя среди долины дикой,
Незапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен.
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
«Что делать буду я? что станется со мной?»

II

И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно.
Уныние мое всем было непонятно.
При детях и жене сначала я был тих
И мысли мрачные хотел таить от них;
Но скорбь час от часу меня стесняла боле;
И сердце наконец раскрыл я поневоле.

«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —
Сказал я,— ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом; мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе!»

III

Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли.
Но думали, что ночь и сна покой целебный
Охолодят во мне болезни жар враждебный.
Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхал
И ни на миг очей тяжелых не смыкал.
Поутру я один сидел, оставя ложе.
Они пришли ко мне; на их вопрос я то же,
Что прежде, говорил. Тут ближние мои,
Не доверяя мне, за должное почли
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем
Меня на правый путь и бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Всё плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец они от крика утомились
И от меня, махнув рукою, отступились
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны и кому суровый нужен врач.

IV

Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как раб, замысливший отчаянный побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.
Духовный труженик — влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор — и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит».
«Коль жребий твой таков,—
Он возразил,— и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?»
И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»
Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь?» —
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
«Я вижу некий свет»,— сказал я наконец.
«Иди ж,— он продолжал,— держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг.

V

Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть — оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата

Мы льем свое больное семя...
Александр Башлачёв

Мы льем свое больное семя
На лезвие того ножа,
Которым нас срезает время,
Когда снимает урожай.

Демократичней всех растений
Величие простой травы.
И две мозоли на коленях
Иным полезней головы.

Я приглашаю вас к барьеру -
Моих испытанных врагов -
За убеждения и веру
Плеваться с десяти шагов.

Сегодня всем раздали крести -
И умному и дураку.
Погиб поэт - невольник чести,
Сварился в собственном соку.

Давай жевательной резинкой
Залепим дыры наших ран.
Разбив любимые пластинки,
Уткнемся в голубой экран.

Шуты, фигляры и пророки
Сегодня носят Фендера,
Чтобы воспеть в тяжелом роке
Интриги скотного двора.

И каждый вечер в ресторанах
Мы все встречаемся и пьем.
И ищем истину в стаканах,
И этой истиной блюем.

Мы льем свое больное семя
На лезвие того ножа,
Которым нас срезает время,
Когда снимает урожай.

Мы запряжем свинью в карету,
А я усядусь ямщиком.
И двадцать два квадратных метра
Объедем за ночь с ветерком.

Мы вскроем вены торопливо
Надежной бритвою "Жилет".
Но вместо крови льется пиво
И только пачкает паркет.

Под тусклым солнцем трудно зреют
Любви святые семена.
Любовь подобна гонорее,
Поскольку лечится она.

Мы льем свое больное семя
На лезвие того ножа,
Которым нас срезает время,
Когда снимает урожай.

Из романа Анна.

Пришла зима. Покровом ослепляя,
лежат роскошные бескрайние поля.
Под нежным покрывалом, раны исцеляя,
уснула до весны безгрешная земля.

Ещё не скоро будет таять наст на крышах...
И ночью выйдя на мороз,
глотая воздух, словно водку, еле дышишь,
рукою прикрывая красный нос.

А звёзды в бесконечном аспидном зените
роняют мудрый равнодушный свет.
Как будто говорят — "Любуйтесь и не спите.
Мы светим каждому не так уж много лет".

В такую пору колесить вне дома,
в делах, в дороге, шастать по гостям
весьма противно, но давно знакомо.
Мне по судьбе и по охоте вам.

Но нынче мне милее тёплая подушка,
ночник, чаёк и добрый старый Пушкин.

Марина и Максим. Поэтический рассказ в стихах
Николай Халимончук
Николай Халимончук
г.Житомир

МАРИНА и МАКСИМ


"...Благословен Бог, Который не отверг
молитвы моей и не отвратил от меня
милости Своей."
(Псалом 65. стих 20.)

***
...Однажды я, прервав свой путь,
Чтоб сил набраться, отдохнуть,
Послушать, как шумят валы –
Присел на краешек скалы, –
Что нависала над водой
Своей громадной головой, –
И устремил усталый взор
На, вмиг открывшийся, простор.
Тут, споря с неба синевой,
Раскинув бархат голубой, –
Будто красавица хитон, –
Простёрлось море с трёх сторон...

В плену волшебной красоты
На скалах чахлые кусты
Я принял за соцветья роз,
Что в дар возлюбленной принёс
Поклонник пылкий. Шум прибоя
Нёс звуки вечного покоя...

Прекрасен миг уединенья!
Исчезла грусть и все сомненья,
В пути терзавшие меня.
Я весь предался неге дня.

Но вдруг свирепый аквилон,
Презрев приличья и закон, –
Какими здешняя природа
Жила от века, год от года, –
Примчал на стае чёрных туч
И, словно демон, рухнул с круч.

Вскипело море, враз темнея.
Дрожа в объятьях лиходея,
Вздохнули тяжкие валы,
Бросаясь грудью на скалы...
Встревожил землю страшный гул.
Казалось, дерзкий Вельзевул
Разверз вдруг свод глубоких недр,
Чтоб истребить презренный ветр...

С душой трепещущей, молитву
Творил я небесам... и битву
Стихий я втайне проклинал,
Как зверь скрываясь между скал...

Остаток дня покрыло мглой.
Сухой блеск молнии порой
Холодным светом освещал
Извечный мир прибрежных скал...

Но ночь прошла в жестоком гневе
Безумных сил. Я в их напеве
Уснуть пытался.
Чуткий сон
Встревожил вдруг далёкий стон.

На зов я смело устремился.
Холодный ветер в скалах бился
С, от злости бешеной, волной,
А мне казалось – и со мной...

Во тьме я падал,
поднимался,
На битву с бурей вновь бросался
И шаг за шагом шёл вперёд,
Не зная, кто меня зовёт...
Под градом брызг, свинца тяжеле,
Я шёл на зов.
Уж еле-еле
Светлел за тучами восток
И было слышно, как поток
Тугие воды нёс со скал,
И, с шумом падая, стонал.
Но вот, – О, небо! – средь камней
Я вижу девушку!
На ней,
К несчастью, не было одежд.
Откинув волосы от вежд,
Казалось, девушка спала
Вдали от крова и тепла.
С её холодной колыбели
Я поднял девушку.
На теле
Струилась кровь из многих ран,
Стекая вниз, под гибкий стан...
Нелёгким был мой путь назад!
Казалось, тысячи преград
Восстали, чтобы я не мог
Найти убогий мои чертог...

Без сил пришел я, наконец,
В то место, где Благой Творец
Сподобил мне уединиться,
Когда стихии стали злиться...
То не пещера, не нора,
Скорее, – "чёрная дыра",
Как про себя я называл
Нагроможденья этих скал.
Сюда травы нагнал прибой,
А тёплый ветер, летний зной
Её усердно просушили...
Теперь же запах горькой пыли
Я с наслаждением вдыхал
И миг какой-то отдыхал...

Не долго длилось состоянье
Блаженства. Затаив дыханье,
И девушку не выпуская с рук,
Стал слушать сердце.
Слабый стук
В раскатах грома пропадал,
На миг короткий оживал
И снова гас...
Бокал вина
Я будто выпил весь до дна...
Мир воссиял и заискрился!..
Слезами счастья я давился, –
"О Боже! – к небу я взывал, –
Она жива!.." – и целовал
Её безжизненное тело...
Вокруг всё пенилось, кипело...
"Она жива! – что было сил
Неслось в ночи, – Я победил!.."

Тогда мне думалось – я бог
И всё на свете сделать мог...
Дрожа всем телом, как злодей,
С бесценной ношею своей
В пещерной тьме я растворился...
Шторм всё крушил, о скалы бился,
В сознаньи ж теплилось одно –
"Она жива!.."
Уже давно
В висках моих пылает иней,
Но тот рассвет, от молний синий,
Всё в памяти моей живёт...
Как будто жду, что позовёт
Далёкий голос...

***
...Без сна промаялся я ночь.
Так только мать родную дочь
Согреть, наверное, могла
Обильем ласки и тепла.
Камнями вход я завалил,
Чтоб влажный ветер не гасил
Дрожащий огонёк лампады...
Как добрый дух Шахерезады
Построил для девчонки ложе.
Оно во всём было похоже
На муравейник из камней,
Но всё ж работою своей
Я в глубине души гордился...

Бег времени остановился,
Когда, как первый снег, чиста
Легла повязка из бинта
На девичье тугое тело.
Где дерзко, а порой несмело
Я раны все забинтовал.
Отныне я не унывал.
Мне верилось, что пробил час –
Судьба не зря связала нас...

***
...Погода ровно сутки злилась.
К полудню небо прояснилось.
На мягкой, из травы, постели
Лежала девушка.
Капели
Всё тише где-то там, у входа
Звенели. Матушка-природа
Ещё не долго трепетала.
В порывах ветра угасала
Дрожь разъярённого эфира...
Под сенью благостного мира
Тревожно побежали дни.
Не отдыхалось мне в тени.
Я каждый день вставал чуть свет.
Вершил нехитрый туалет,
Как можно проще одевался
И на охоту отправлялся...

***
...Хоть служба камеры храненья
Мне не внушала уваженья,
Но часто, всё-же, так случалось.
Что ничего не оставалось,
Как весь нехитрый мой багаж
Нести на "нулевой" этаж,
Со злым барыгой расплатиться
И с тяжким сердцем удалиться...
Не знаю что мы делать стали,
Оставь я в тот раз на вокзале
Свой чемоданчик-"атташе"...
В нём, к счастью, я нашёл уже
Индийский чай, тушёнку, бинт
И даже то, чему сам Флинт
Мог позавидовать –
со мной
Всегда был флаг страны родной...
Немало было мелочей –
Электробритва, нож.
Ключей,
Штук пять, лежала вязка.
Нашлась и бритва-безопаска
С десятком лезвий, спички, йод,
В двухсотграммовой банке мёд
И, – я и сам забыл про это, –
Патрон-сигнальная ракета...
Я рад был, что беде назло
Мне хоть немножко повезло.

* * *
...Четыре дня я жил в тревоге,
Желая и боясь подмоги,
Но на охоте забывал
Какой на душу грех я брал...
Охотился я не жалея сил –
То рыбу на копьё ловил,
Бывало, мидий собирал.
А на вершине острых скал
Нашёл гнездовье диких птиц –
Они по несколько яиц
Мне неохотно отдавали...
Мои тревоги и печали
Помалу уходили прочь.
Я делал всё, чтобы помочь
Набраться сил моей подруге.
Но все заботы и услуги
Ничем не тешили меня –
Четыре бесконечных дня
Она лежала без сознанья
И только редкие стенанья
Теснили раненую грудь.
Я по ночам не мог уснуть.
Но утром, чуть забрезжит свет,
Спешил исполнить свой обет...

***
...Шел пятый день. Я встал, умылся,
Неспешно Богу помолился
И вдруг услышал я слова:
"Великий Боже! Я – жива..."
Рыданья заглушили речь...
Я поспешил, чтобы зажечь
У ложа девушки лампаду.
Лучом пронзило тьмы прохладу
И я увидел... О, Творец!..
В безумье бешенном мертвец,
Без спору, – менее ужасен.
Я знал немало жутких басен,
Но то, что видел я тогда –
Картина Страшного Суда...
Рыдая, девушка срывала
И во все стороны бросала
Бинты с кровоточащих ран.
Как василиск или варан
Она из ложа выползала, –
Куда, – уверен я, – не знала...
Я к ней боялся прикоснуться...
Конечно, смело окунуться
В безумную стихию гнева
Труда не стоило, но дева
Была слаба.
Всего лишь день, –
Я видел, – как недуга тень
С лица несчастной пропадала.
В бреду ли, полусне шептала
Бессвязно первые слова...
Она была полужива
И этот бешенства поток
Повлечь мог за собою шок...
Её окликнуть я боялся.
На миг какой-то растерялся...
Она ж рыдала и кричала
И, думаю, не замечала,
Что я стою у её ложа.
Чуть тронута загаром кожа
Живучего нагого тела
От крови тотчас почернела.
Девчонка, призывая смерть,
Стрелой на каменную твердь
Вдруг понеслась.
Я вслед за нею
И всею силою своею
Её за волосы схватил...
Но, видно, из последних сил
Девчонка вырвалась, метнулась
Куда-то в сторону, споткнулась,
Пыталась встать, но не смогла...
Не знаю, как уберегла
Судьба её опять от смерти.
В той беспощадной круговерти
Я веру потерял в слова,
Что всё ж останется жива
Неукротимая девица...
Она, как раненая птица,
У ног беспомощно лежала,
Лишившись сил и умирала...

***
...Правдив ли, нет известный миф,
Но к делу снова, как Сизиф,
Я приступить поторопился...
Весь день без устали возился
С бинтами, йодом и водой,
И к вечеру опять покой
Извечные хранили скалы.
Вновь южной ночи мадригалы
Над морем сонным зазвучали,
А я, в плену своей печали,
У ложа девушки прилёг,
Как Цербер ревностно стерёг
Её малейшее движенье,
А тела юного мученье
Слезою тихою встречал...
Впервые сник я, заскучал.
Необъяснимая обида,
Исчадьем подлого Аида,
Терзала душу мне.
Тогда
Бессилья, страха и стыда
Познал жестокое значенье...
В успех усердного леченья
Теперь не верилось.
С рассветом
Ту жизнь, что здесь провёл аскетом,
Решил оставить я... И вот
Печальных дней круговорот
Спешил к жестокому пределу...
Чу! Где-то среди скал
Не то бродил, не то искал
В ночи звенящей
плач гитары...
Любви Всевышней или Кары
Просили жалобные звуки,
Свиданья час или разлуки
Они кому напоминали...
Но стихло всё.
Мой лёгкий транс
Рассеял вдруг не то романс,
Не то напевное раздумье.
Гитара вторила певунье,
Вот пенье подхватил певец...
В пещерной тьме я, как слепец,
Напряг свой слух.
Едва-едва
Напева грустного слова
Струились к теплым небесам...
И тут я волю дал слезам...


Песня в ночи

О, как мне быть, не знаю!
Видит Бог –
Люблю, люблю я, трепетно и нежно...
Так никогда никто любить не мог!
Свершилось то, что в жизни неизбежно...

Судьба моя! Я снова на дороге
Моей мечты, желаний и надежд!..
Но почему моя душа в тревоге
И робкая слеза струится из-под вежд?..

Кто скажет мне – лишь песня затихает,
Желанный голос слышу почему?
И кто там в травах, над рекой, вздыхает
Как будто вторя вздоху моему?..

Быть может, кто-то мне напоминает,
Что бренны мы и есть всему конец?
И лишь то сердце, что любви не знает,
Не знает боли любящих сердец?..

О, если бы его душа слилась с моей душою
Как два потока самых светлых струй!..
Ты не смогла бы овладеть собою
И отдала свой первый поцелуй...

Конец песни


Уснуло всё... Ещё звенела
Вдали гитарная струна,
Но стихла вскоре.
Лишь луна
Венчала мир очарованья...
Я засыпал... Моё сознанье
В тумане звёздном утопало...
Уж снилось что-то... И пропало...

***
...Не знаю, долго ли я спал.
Все эти дни я отвергал
Любую мысль о сне.
Луна,
Как загулявшая жена,
У входа тихо приютилась,
Смиренно небесам молилась,
Прося прощения за грех
Любви, блаженства и утех...
И, обнажённая безбожно,
Склоняла лик свой осторожно
В убогую мою обитель.
Я, как библейский Первожитель,
Хранил покой несчастной Евы –
Судьбою посланной мне девы...
Я имени её не знал.
Под настроенье называл
Её Еленой, Бедной Лизой,
Небесных Ангелов Маркизой,
Надеждой, Соней, даже Анкой...
Но чаще – Инопланетянкой...
"Возможно, – думал я, – Земля
Для внеземного корабля
Явилась тем гигантским спрутом,
Что, как песчинку в море лютом,
Корабль пришельцев поглотил...
Так рок жестоко отомстил
Им за ничтожную оплошность...
А мне представилась возможность
Спасти девчонку... Редкий случай..."
Но я, во многом невезучий,
Не мог никак предположить,
Что девушка не хочет жить!..
Что Смерти ей милы объятья,
А мир Любви, Надежд и Счастья
В её душе навек угас...

О, юность! тем, кому из нас
Пришлось хоть раз ума лишиться
И втайне трепетно влюбиться –
Тот знает муки искушенья
Тех светлых дней...
Но грёз крушенье
Несло немыслимую боль
Душе незрелой.
Исподволь
Страдали мы и огорчались.
Так и теперь... Увы, умчались
И потеряли всякий смысл
Дни, что средь скучных дат и числ
Мой дух наполнили желаньем
И первым робким обожаньем...
Очередное испытанье, –
Небес всевышних наказанье, –
Готовил бессердечный рок –
Одну из тысячи дорог
Избрать теперь мне надлежало,
Но каждая змеиным жалом
Злой Неизвестности пугала...

Я встал. На деве покрывало
Поправил, что с сухой травы
И прутьев гибких да листвы
Недавно довелось сплести.
Зажег лампаду. Без шести
Два ночи серебрилось
И тихо мерным пульсом билось
На электронном циферблате
Моих часов...
Но новой дате
Уже не радовался я.
"Спаси, Христос!.." – произнеся,
Три раза я перекрестился
И, не хотя, засуетился...
С глубин души проистекая,
Ночная песнь, не умолкая,
В моем сознанье воскресала...
Но я спешил...
Уже писала
Записку твёрдая рука.
За строчкой новая строка
Слова ложились на бумагу.
Писал, что глупую отвагу,
Спасая девушку, явил...
Что безответно полюбил
Инопланетное созданье...
Что в сердце дремлет упованье –
Лишь девушка придет в себя –
Всё ж улыбнётся, как дитя
Рассвету тихому.
И пусть
Досада горькая и грусть
Не омрачат её чела
Куда бы вновь ни повела
Нить хитромудрой Ариадны...
Жестокий мир, мир кровожадный
Мой мир надежд
не пощадил –
Сломил мой дух и победил...
Писал, что страх мне, как гиена
Вонзился в сердце...
Что из плена
Меня могла освободить
Лишь вера в то, что будет жить
Дитя, ниспосланное небом.
Поклялся златокудрым Фебом,
Что в эту "черную дыру"
Вернусь с людьми или умру...
Письмо прервал я. Мысль мгновенно
Вонзилась в мозг – так откровенно
Писал о чувствах первый раз...
Вдали от посторонних глаз
Сам пред собою я смутился,
Но тотчас снова возвратился
К письму. Своё смущенье
Утешил тем, что сочиненье
Своё я сам смогу читать –
Ведь девушка не сможет встать
Пока сюда я не вернусь, –
Уж я вовсю потороплюсь...
В записке же писал о том,
С какими болью и трудом
Пришёл к трусливому решенью, –
В моей печали утешенью, –
Позвать на помощь тех людей,
Кто мог бы участью своей
Во мне уверенность вселить,
Помочь в лечении. Продлить
То счастье дивных летних дней,
Что в царстве моря и камней
Пробилось сказочным цветком
И освятило здесь кругом –

Издревле дикую природу...
Писал, что рабство и свободу
Мой дух мятежный пережил,
Но просчитался, поспешил
Над смертью праздновать победу...
Смерть тенью шла за мной, по следу
И затаилась где-то рядом,
Храня меня бездонным взглядом...

Я смерть решил перехитрить
И хладнокровно усыпить
Её мучительное бденье –
С утра в ближайшее селенье
Решил идти, чтоб дозвониться
До "скорой помощи". Больница
Была лишь в городе. То был
Портовый город и туда
Лежал мой путь. Да вот беда
Мой путь беспечный изменила
И, как жестокая Далила,
Лишила сил, покоя, сна...
"Вы остаётесь здесь одна, –
Писал в приписке я, – но верьте,
Что в этом маленьком конверте
Надежда тайная хранится.
Она вам может пригодиться,
Когда придёте Вы в сознанье...
Примите робкое признанье,
Что принесёт Вам херувим...
Не умирайте... л... Максим."

Свой взгляд я задержал на деве.
Она спала.
В пещерном чреве
Тлел одиноко свет лампады.
Луна всё так же, из засады,
Украдкой на меня взирала
И легкой тучкой одеяла
Сокрыла наготу свою,
Украсив моря чешую
Причудливой прозрачной тенью.
"Она подобна сновиденью", –
Подумал я, еще не зная,
Что эта фраза роковая
Найдёт меня... Но много лет
Пройдёт...


КОНЕЦ первой части.
***************************
МАРИНА И МАКСИМ
Часть вторая

"Я ем пепел, как хлеб, и питие моё
растворяю слезами”...
Псалом – 101. Стих – 10.
* * *
...Да, льстит Судьба не каждому из нас...
Прошло семь лет. Я свой рассказ,
Как дивный сон, в душе оберегая,
В раздумьях вновь переживая
Событья давних летних дней,
Сокрытых тайною своей, –
Не мог с Судьбою согласиться,
Что всё прошло, должно забыться…

В “дыру” я, помню, не приехал
Лишь потому, что мне помехой
Стал срочный вылет на роботу
И возложил я всю заботу
О милой девушке своей
На незнакомых мне людей.
Не раз, бывало, я пытался, –
Когда из рейса возвращался, –
Хоть что-нибудь о ней узнать,
Но толком что-то рассказать
Никто не мог.
В душе храня
Горенье тайного огня,
Я тосковал… Один, без друга
В силках всесильного недуга
В одном нашёл себе отраду –
В труде! Я много рейсов кряду
Рыбачил на морских судах
В широтах жарких и во льдах
Необозримых океанов,
Девчонку моего романа,
Родных и близких забывая.
Не ведая и не гадая,
Что кормчий моей жизни – рок
Мудр, как змея, но и жесток.

И вот… Судьба мне улыбнулась!
В тот день как-будто бы взметнулась
Над миром новая заря;
Подумалось, что я не зря
На свет когда-то появился.
И, мне казалось, не родился
И не родится никогда
Тот человек, что до Суда,
Мог быть счастливее меня!..

Случилось так… К исходу дня
Наш ППР* ошвартовался
В порту испанском. Мне попался
Журнальчик модный на глаза –
Его шальная бирюза
Манила лёгкостью своей
Из кучи тросов и снастей.
Как на борту он очутился
Не знаю я, но подчинился
Какой-то, видно, высшей воле.
На кнехте, словно на престоле,
Раскрыл сверкающий журнал…

Его читая, я узнал,
Что в этот город на гастроли
Приехал цирк… «Смешные роли
Артистов цирка с Украины!
Под куполами “Карментины”
Не будет времени скучать!...» –
Звал всех испанцев отдыхать
Проспект в журнале. А на фото
Был яркий и цветной портрет…
Той девушки!.. О Боже, – нет!
Восстало вдруг моё сознанье.
И, будто сон, воспоминанье
На миг сомкнуло мне глаза.
Сомнений и надежд слеза
В туманной дымке растворила
Весь мир вокруг… Какая сила
Мне не дала сойти с ума –
Я не пойму… Судьба сама
Меня в тот час оберегала,
Избыток чувства отвергала
И не повергла меня в прах...
Скрывая слезы на глазах,
В каюте я уединился
И, как дурак, глазами впился
В портрет знакомой незнакомки.
Таинственней головоломки
Не приходилось мне решать…
Когда же начал воскрешать
В бурлящей памяти своей
Несчастье тех далёких дней –
Всё боле я засомневался…
Без сна опять я провалялся
В слезах, и думая о той,
Кто в юный век свой золотой
Пылала страстью умереть…
Когда и как могла взлететь
Девчонка на вершину славы?..
Великий Бог! О Боже правый!
Как жаль, что кроме псевдонима
Нет имени... Два пилигрима,
Обнявшись, в кассовом окне,
С улыбкой предлагали мне
Билет на шоу-представленье.
Идти ли, нет ли в увольненье
Всю ночь я думал и решал,
В тоске взирая на причал,
Теплом сердечным согревая
Журнал бесценный. Понимая
Всю важность помощи друзей,
Душевной тайною своей
Я так ни с кем не поделился…
“Ну, предположим, я влюбился, –
Уже с рассветом думал я, –
Прошло семь лет! Уже семья
Её проблемами тревожит…
И что сказать актриса может
Простому парню-моряку?..
Я зря, быть может, обреку
Её на новые страданья.
Ненужные воспоминанья,
Бесспорно, могут повредить
Её работе. А любить
Девчонку юности моей
Я буду до исхода дней!.. ”
Сомненья исчерпав до дна,
Решил, что это не она
На маленьком цветном портрете.
Но вот, опять же, на рассвете…

…Автобус ждал на отправленье,
Когда, под крики одобренья
Моих знакомых и друзей,
Сошёл на пирс и я. Музей
Колумба приглашал
То ли на встречу, то ли бал.
Чтобы развеять настроенье
Я новострился в увольненье…

На берегу же все газеты,
Как сговорились – лишь портреты
Артистов наших объявляли.
Казалось мне – усугубляли
Мою печаль. На этих фото
Искал я вновь, искал кого-то,
Кого рассудком отвергал,
Но в сердце тайно сберегал…

И я нашёл её портрет!
Одну из множества газет
Купил и я. Дрожа всем телом,
Раскрыл газету… В трюке смелом
Моя знакомая артистка, –
Дитя опасности и риска, –
Стрелой пронзала облака.
Вся боль души, моя тоска
За юной девой понеслись.
Как будто в облачную высь
Несла нас тёплая волна
В страну чудес и царство сна…

“Великий Боже!” – я молился…
Читая текст, я умудрился
Артистки имя разгадать!
Перечитав статью раз пять,
Я с каждым разом убеждался,
Что речь о ней! Я разрыдался…

Мысль теплилась теперь одна –
“А может, всё же не она
Когда-то кровью истекала
У ног моих и умирала…”
“Марина”… – тихо я шептал.
Казалось, эхом среди скал
Звук имени её метался,
Волной о камни разбивался
И сотней брызг пылал в эфире…
“Ну, есть же счастье в этом мире! –
Подумал я, – моё страданье
Пусть платой будет за свиданье!..”

Кто мог тогда мне дать совет –
Идти на встречу или нет...
Сомнений груз невыносим!..
Ведь сколько вёсен, сколько зим,
Дорог средь слякоти и зноя
Осталось в прошлом… Нет покоя…


* * *

Я без труда нашёл то зданье,
Где предстояло мне свиданье
С моею Инопланетянкой.
Столкнувшись с милой негритянкой
В дверном проёме – извинился,
Но, прежде, чем мой рот закрылся,
О негритянке я забыл.
Боялся – охладить мой пыл
Любой пустяк, к несчастью, может
И пусть меня потом стреножит
Лихой ковбой, – я вам клянусь, –
На подвиг дважды не решусь…

В фойе звенела тишина…
Но вот близ дальнего окна
Открылась дверь. По коридору
Направо и куда-то вгору
Вознёсся чудный господин,
За ним факир и арлекин.

Идти в глубь зала я боялся.
Стесняться вроде не стеснялся,
Но шаг ступить, увы, не мог:
Так иногда поэту слог
Необходимый не даётся,
Но стих сложить ему неймётся…

Секунды превратились в вечность.
Я проклинал свою беспечность
Меня снедавшую тогда.
Себе твердил я: - “Ерунда,
Труда большого не составит”…
Когда же жизнь свой счёт представит –
Вершить поступок не решаюсь, –
Смущаюсь, трепещу и каюсь...

Но тут, – поверите ли, нет, –
Как будто потушили свет
И ангелы вокруг запели.
Под звуки сказочной свирели,
Пылая ярче тысяч лун,
Взошла она… Я, как Меджнун
Стоял пред девушкой безмолвно
Какой-то миг… Да, безусловно,
Передо мной стояла та,
Чья неземная красота
Меня когда-то восхитила.
Теперь таинственная сила
Меня на части разрывала –
Смелее молвить призывала
И одновременно молчать.

Наверно свою речь начать
Я никогда бы не решился,
Но дивный подвиг совершился
По воле неба: - “Много лет
Хранила память лунный свет
Печальной, непонятной тайны, –
Промолвил я, – но не случайны
На нашей жизненной дороге
Событья, встречи и тревоги…
Визит мой, думаю, поможет
Понять, что, может быть, тревожит
Не только, грешного, меня.
Сегодня лишь, вначале дня
Я ваше имя разгадал.
А встретить – я и не мечтал”…
Я волновался, как юнец.
Мученью положить конец.
Напрягши волю, я пытался.
В своей любви не признавался
Себе я сам. Однако речь,
Увидел я, смогла зажечь
В глазах моей Шахерезады
Неверный огонёк отрады.
О вряд ли кто-то мог понять
Суть моей речи, но терять
Уж было нечего. Я ждал,
Что на свиданье опоздал…

Как ангел, вскинув два крыла,
Меня дыханьем обожгла
Сия таинственная дева.
Заметил я на шее слева
Едва заметный белый шрам
И вспомнил, что последний грамм
Бесценного лекарства – йода
Был израсходован сюда,
На место острого следа…
Но я молчал. - " Прости..." – шепнула
Марина. Глубоко вздохнула
И продолжала: - "... о, Максим,
Поверишь ли, тебя другим
Себе сама не представляла…”
Как девочка она рыдала,
Покоясь на моей груди.
Я тотчас мог с ума сойти.
Как от вина я захмелел…
Грешно подумать, я хотел,
Чтоб длилось это наслажденье
Как можно дольше. Провиденье
Всё ж было милостиво к нам, –
Хвала священным небесам, –
Никто в фойе нас не тревожил.
“Максим, любимый…Как ты прожил
Все эти годы без меня?..” –
Горячим шепотом пьяня,
Взывала девушка ко мне...
Но я, безмолвный, как во сне, –
Вовек желая не проснуться, –
Не мог и словом заикнуться
Как я страдал до этой встречи…
Как одиночеством отмечен
Был каждый день такой разлуки...
В плену неведомой мне муки
Марина, плача, всё шептала
И всякий раз ко мне взывала
Молитвой праведных: " Прости…"
Спокойно всё перенести
В душе я силился, как мог,
Но сил нестало... Видит Бог –
Не вышло так, как ни стремился...
Наверно всё же надломился
Характер мой… Так ветвь берёз
Струит потоки сладких слёз,
Нас светлой грустью наполняя…
Я тихо плакал, обнимая
Всё крепче тот прекрасный стан,
Что, как турецкий ятаган,
Прильнул ко мне горячим телом.
Я видел, как на ее белом,
Из тонкой шерсти одеяньи
Сверкали нити. В их сияньи
Марина будто растворялась.
В моем сознании терялась
Земная временная нить…
О, как тогда хотелось жить
И славить праведного Бога
За то, что трудная дорога
Нас всё-же к счастью привела…

Рыдая, девушка влекла
Меня к себе и всё шептала:
- " Любимый мой! Я знала, знала –
Меня ты помнишь. И найдешь
Свою Марину… Ты поймёшь
Как жажду я твоей любви.
Скажи лишь слово, позови
И я пойду с тобой повсюду.
Я буду ждать… Я не забуду…"

- Марина, милая, не плачь, –
Промолвил я, – ты лишь призначь
Мне день и час для нашей встречи.
Заря затмит ночные свечи
И мы уходим в океан.
Когда же утренний туман
Сей город напоит прохладой,
Моей единственной усладой
Моих раздумий будешь ты…
За далью призрачной черты
Мне силы даст твоя любовь
И встречи час назначит вновь.
Запомни лишь, что в нашем крае
Весной мы будем, где-то в мае...

- Тебя я буду ждать с цветами
Как только первая настанет
Суббота в мае… Ты согласен?..

- Твой страх, я думаю, напрасен.
В субботу, в мае, поутру
Я в ту заветную “дыру”
Приеду и найду тебя.
Ведь я теперь живу … любя...

- Храни же заповедь мою! –
Тебе навеки отдаю
Всё то, что я теперь имею.
Сегодня очень сожалею,
Что не могу тебе отдать
Ту неземную благодать,
Которая овладевала
Моей душой, когда читала
Твою записку я.
В ненастье
Ты подарил мне мир и счастье.
Я знаю место среди скал,
Где ты однажды отыскал
Для всех погибшую Марину…
Я расскажу тебе причину
Давно ушедших, грустных дней.
Хочу я видеть поскорей
Тебя весёлым и счастливым,
В сужденьях смелым, справедливым –
Таким являлся в мои сны
Твой образ в буйстве грёз весны...

Марина вся ко мне прильнула,
Пьяня дыханием, взглянула
В мои печальные глаза
И прошептала: - Небеса
Пусть будут милостивы к нам...
Что мог добавить я к словам
Моей возлюбленной Марины?..

В тенистом холле “Карментины”
Мы двое, как один пылая
В огне любви,
изнемогая,
Хмелея от сладчайших мук,
Устами сблизились… И звук
Небесной музыки явился
В моём сознании. Он длился,
Казалось, вечность…
Как во сне

Мир в бесконечном затерялся.
В сияньи света распадался
На сотни радужных огней…

О сколько пережил я дней
С тех пор до седины печальной!
Но не забыл я миг прощальный
С моей Мариной…
Ведь тогда
Ждала нас новая беда,
Но мы её не замечали –
О новой встрече мы мечтали…

- Я смерть когда-то победила
Лишь потому, что полюбила
Тебя, Максим. В моей крови
Ты смог зажечь огонь любви.
К твоим ногам я припадаю...

- Марина, милая, страдаю
От неизвестного недуга
И я. Давно тебя как друга
Хотел найти и убедиться
Что ты жива и насладится
Ещё хоть раз той красотой,
Которая и мой покой,
И жизнь когда-то превратила
На счастье... Но взрастила
Судьба заветное признанье.
В глубинах моего сознанья
Оно давно нашло приют:
Послушай – о любви поют
Прибой и чайки!..
- О, Максим!
Тот свет любви неугасим.
Теперь разлуки я боюсь.
Хоть расстаёмся мы, – клянусь, –
Ни дня не будет мне покоя,
Как нет его в волне прибоя.
Как жаль, что надо нам проститься…
Но, веришь ли, в тебя влюбиться, –
Хоть сто и двести лет спустя, –
Смогла бы снова лишь в тебя...
О вечный мир очарованья!
Слова любви и миг признанья
Хочу постичь, хочу понять,
Чтоб обольстить тебя опять.
Максим, прощай… Твоя раба
Сильна любовью и слаба...
Я виновата в том сама,
Что полюбив, схожу с ума.
Теперь я знаю, что любима,
Что тайна чувств необъяснима…

... Через мгновенье мы расстались,
Хотя бессмысленно пытались
Друг другу что-то объяснить,
Но оборвалась встречи нить
Судьбою сотканная где-то…
Опять заканчивалось лето…

* * *

... Запомнил я тот выход в море…
Как медленно в его просторе
Растаял дивный тот причал…
Как тосковал я, как скучал
Вдали от милых берегов…
Я помню, как молил богов,
Когда неделями стонал,
Бросая волн за валом вал
Холодный ветер... Весь седой,
Он длинной, мокрой бородой
Терзал нас за концы снастей
И свирепел…
Я ждал вестей...

Радиограммы ли, письма…
Но рейс закончился... Зима
Давно ушла с родимых мест...
На промысле в эфир окрест
Другим судам мы сообщали,
Что в океане не проспали
Свой рейс нелёгкий, трудовой.
Теперь уходим мы домой…

О Украина! Жизнь моя!
Твоя священная земля
Не раз меня, как мать, встречала!..
... Мой взор надежды от причала
И тех, кто был на берегу,
Я оторвать не мог… В снегу
Что влагой вешнею набряк
Стоял какой-то здоровяк.
Он возвышался в стороне
Как изваяние. Извне,
Шумящего вокруг народа,
Его спокойная природа
Меня смутила. А Марины
В кипенье праздничной лавины
Я не увидел. На причале
Всё громче голоса звучали
Уже встревоженных людей –
Меж них Амур-прелюбодей
Метался, не жалея сил.
Он всем влюблённым приносил
Надежды сладостную весть
И чувства сказочного лесть…


…Последний служащий таможни
Покинул борт и трапа сходни
На миг какой-то опустели.
Те, кто встречал нас, не посмели
Без капитанского решенья
Ступить на трап. Но в искушенье
Все суетились на причале...
Нетерпеливые кричали
Приветствий первые слова.
Они же, слышимы едва,
И к нам едва ли долетали.
По радио вовсю звучали
Мелодии родной страны...
О как чудесны и нежны
Они вдали от Украины!
Мы, вроде, сильные мужчины,
Но в рейсе дружно умолкали,
Когда радисты вдруг “вмыкали”
На палубу в нелёгкий час
То украинский перепляс,
То песню хватских казаков,
То думу каторжных веков…
Как мне хотелось, чтобы та
Сейчас была здесь! Ведь черта,
Что нашу встречу разделила
Растаяла. Любовь вселила
В моей душе такую страсть,
Что я готов был ниц упасть
К ногам Марины и, рыдая,
Открыть пред нею двери рая
Молитвой искренной своей…
То был один из страшных дней…

…К нам на борт толпы поспешили,
Когда свиданье разрешили
И штурман огласил приказ...
На судно будто сотни ваз
Внесли с чудесными цветами!
Девчонки свежими устами,
Духами тонкими пьяня,
Своих любимых и меня,
В порыве счастья, целовали.
Букеты дорогих цветов
Несли вдоль шлюпок и плотов
Все, кто на палубу стремился...
Но я по быстрому простился
С друзьями. Забежал в каюту
И на берег ступил уже через минуту…

Тут, к удивленью моему,
Снег, что лежал полдня тому
Уже растаял, испарился
И с вешним ветерком резвился,
Дурманя ласкою своей
Оркестра звуки, смех людей…

С трудом я вышел на простор.
Вздохнул. И, как багдадский вор,
Спешил покинуть торжества,
Где развесёлая братва
Могла поранить ненароком, –
В том мире дивном, одиноком, –
Мою израненную душу.
Я мог нечаянно нарушить
Тот сладостный её покой,
Который вешнею порой
В моих мечтаньях воскресал
И, может быть, меня спасал…

Я торопил свои шаги
С упорством верного слуги,
Который нёс для господина
Известье о приезде сына…
Но я не мог бы объяснить –
Куда спешил. Как будто нить
Или таинственная сила
Меня тянула и манила
А, может, попросту – вела
В мой мир иллюзий и тепла…
И тут, заметил я, ко мне
Тот парень, что стоял извне
Направил вдруг свои стопы.
Заботы праздничной толпы
Его ничуть не занимали.
“Возможно, мы друг друга знали, –
Мелькнула мысль, – и вот теперь
Одну из дружеских потерь
Мы восстановим”... С нетерпеньем
И дивным трепетным волненьем,
Похожим на животный страх,
Я подошёл к нему. В мирах
Иных блуждал он взглядом,
Отравленным каким-то ядом.
Похоже, прятал он во взоре
Недуг страданий или горе...

Пожатьем крепких рук начался
Наш разговор. - Сюда примчался
Я от Марины... встретить вас, –
Сказал крепыш. – Вам сей же час
Поехать надо в те места,
Что вам известны… – и достал
С барсетки старой три письма.
Те письма алая тесьма,
Как струйка крови обвивала.
- Ещё для вас она сказала,
Что письма вместе с ней прочтёте
Там, среди скал. И там найдёте
Свою Марину, я надеюсь...
А мне пора. Пойду развеюсь…
В отеле я живу два дня.
Возможно, навестить меня
Вам надо будет – не стесняйтесь.
Я буду рад. – Теперь признайтесь –
Я не ошибся? Вы – Максим?..
- Назвавшись именем другим,
Соврал бы я в своём ответе.
Я с тех людей на белом свете,
Кто не способен на обман... –
Ответил я и в ресторан
Позвал доверенного друга,
Но от приятного досуга
Крепыш, помявшись, отказался.
Из цирка Костею назвался,
Сказал: - До встречи!.. Извинился
И как виденье, растворился
За дверью нашей проходной…
- Какой-то он... Как не родной, –
Подумал я о Константине, –
Здоровый юноша! Марине
Кто он такой? Зачем ей служит?..
Не всякий эдак удосужит
Пол дня стоять в порту и ждать,
Чтоб, наконец-то, передать
Кому-то чьё-то сообщенье…
Ну, что ж, наверно, уваженье
Моё он нынче заслужил…
И я, счастливый, что дожил
До встречи с девушкой своей –
Переступил порог дверей
В желанный и прекрасный мир,
Где только я и мой кумир…

…Не больше часа пробежало,
Как мимо здания вокзала
Промчала белая “Рено”,
В которой каждое окно
Пылало яркими цветами
Далеких стран. Цветы устами
Ловили свежий ветерок
Весенних, милых мне дорог,
Которые когда-то звали
Меня в неведомые дали…
Я молча ехал всю дорогу,
Как будто срочную подмогу
С собою вёз в страну камней, –
В пещеру мрака и теней, –
Где девушку свою оставил…
Я без труда себе представил,
Как “скорая” сюда примчала,
Как, может, девушка кричала,
Когда сознание вернулось…
Как первый раз всем улыбнулась…
…“Рено” как будто бы споткнулась
И, сбросив скорость развернулась.
Остановилась…
Через миг,
Когда мотор “Рено” затих,
Воспоминанья улетели
И я, без лишней канители,
С машины выскочил... Вдали
Сверкало море.
Корабли
На горизонте неподвижном
Скользили тихо и неслышно
За ту далёкую черту,
Где кто-то детскую мечту
В хрустальном замке поселил…
О сколько жизней, сколько сил,
За той чертою затерялось!..
Сближалось или отвергалось
Во имя всяческий идей
Ничтожных, низменных людей
Или великих, что, быть может,
Перед Христом – одно и то же…
…Свои цветы я перенёс
На выступ низкий, где утёс
Карнизом плоским обрывался
И в памяти моей остался
Он просто каменной скалой
Или громадной головой...
Таксист, моргнув мне правым глазом,
За руль уселся. Фыркнув газом
“Рено” рванулась и в мгновенье
Исчезла в облаке забвенья…
Я взял свой новый “атташе”,
Который лейблами, клише
Мог с толку сбить любого фата,
А, может, даже дипломата, –
И сел на том же самом месте,
Где лет сто тридцать или двести
Тому назад, – как мне казалось, –
Я отдыхал… Тогда и сталось
Событие тех давних дней…
Неужто я встречался с ней
В Испании, такой далёкой,
Смуглявой, страстной, черноокой
Стране, где и не снилось
Кого-то встретить…
Как забилось
Тревожно сердце у меня,
Когда, малиново звеня,
Сознанья моего коснулась
Мысль о Марине…
Вдруг проснулась
В моей груди иная страсть –
Мне захотелось вновь попасть
Во чрево тёмной той норы,
Где спрятал я свои “дары”
И чемоданчик старый свой.
Ведь, покидая свой “постой”,
Я жаждал было возвратится,
Но всё же этому случится
Не довелось. Ручную кладь
Тогда не пожелал я брать…
Теперь мне было интересно
Узнать – не стало ли известно
Кому-нибудь о тайнике.
В ядрёном, вымытом песке
От ложа девы недалёко
Сухой травою неглубоко
Свой “атташе” я обложил
И, уходя, “заворожил”,
Молитвенно призвав Христа,
Чтоб свята была и чиста
Сия холодная обитель.
И я, беспечный грёз строитель,
Ушёл в свой город налегке…

…На всякий случай взяв букет,
Я потихоньку, осторожно, –
Насколько было мне возможно, –
Покинул каменный карниз
И без усилий спрыгнул вниз…
Меня немножечко смущало,
Что не пришла, как обещала,
До сей поры моя Марина.
Наверно веская причина
Могла бы встрече помешать.
Но наперёд не стал решать
Я эту призрачную тему –

Свою Любовь, свою Поэму
Я только начал открывать.
И мог ли я подозревать
Марину в нарушеньи слова?..
И вот, через столетья, снова
Я в полумраке растворился.
Почти на ощупь умудрился
Свой чемоданчик отыскать.
Его ладонью обметать
Я начал, услыхав при этом
Как там внутри патрон-ракета
По дну и к бортику скользнула,
Затихла, будто бы уснула…

Легко открылись два замка
И в зябком свете огонька
Моей заморской зажигалки
Увидел я... О, ёлки-палки! –
Всё тот же флаг родной страны,
С которым, мы её сыны,
В чужом порту друзей встречали
И с радостью вовсю кричали:
– EVIVA PATRIA!.. –
Бывало
Служил он мне как покрывало,
Когда девчонку я принёс
Сюда, под каменный утёс…

Нетронуты лежали бритвы –
Свидетели той давней битвы
Непримиримых двух сторон,
Когда и Вечность, и Закон,
Любой ценой могли судить –
Спасти нас или погубить…

Тут был и перочинный нож.
Как блудный сын среди вельмож,
Прижавшись в угол, он лежал
И никому не угрожал…

Я в руку взял патрон-ракету
И повернулся было к свету,
Где солнечно пылал у входа
Участок каменного свода…

Когда-то, проходя экватор,
Веселых дат организатор –
Наш третий штурман, под расписку, –
Чтоб судно не подвергнуть риску, –
Списал полдюжины ракет
На шумный, праздничный привет

Царю морскому. Он со свитой
И царственной своей элитой
Салютом ярким встречен был.
Случило так, что я забыл
Вот эту самую ракету
В каюте. И теперь она
Лежала в темноте одна
Уж восемь лет, и в зной, и в стужу
С надеждой вырваться наружу
И к звёздам высоко взлететь,
Прожить свой миг и умереть…

Но тут увидел я… О, Боже!
На месте том, где было ложе
Несчастной девушке моей –
Плита лежала, а на ней
Цветы лежали и свеча!..
Наверно с солнца, сгоряча
Я в полумраке не заметил,
Что кто-то здесь меня приветил
Могилой, спрятанной от глаз...
Не думал я, что в этот раз
Судьба над нами посмеется
И сердце болью отзовётся
На чью-то страшную беду…
С волненьем сильным, как в бреду
Я бережно свечу зажёг
И над могилою чертог
Прозрачным светом озарился.
- Великий Боже! – я молился, –
Прими во Царство душу эту
И не избавь её привету,
Любви Твоей и благодати.
Твои неисчислимы рати,
Что праведной стезей идут,
Пусть душу эту вознесут
К святому вечному спасенью…

И вслед душевному волненью,
Устами, горькими от слёз,
Я дань печальную принёс
На крест из мрамора. На нём,
Как будто выжжены огнём
Пылали золотом слова
“МАРИНА ЛЬВІВНА ЯРОВА”
Рожденья дата. Дата смерти…

…На камне, в розовом конверте
Лежало несколько газет
То ли “Заря”, то ли “Рассвет”
Как дань жестокому забвенью...
“Она подобна сновидению” –
Мгновенно бросилась в глаза
Статья в газете… Вдруг гроза
Сверепо хлынула над морем…
Но я в слезах, объятый горем,
Читал статью. В ней сообщалось,
Что неожиданно скончалась
Марина Львовна Яровая –
Артистка цирка… “Жизнь земная
Без Яровой – осиротела, –
Писалось в ней. – Жаль, не успела
Марина в жизни совершить
То, что хотела. Жажда жить…”

И снимок автокатастрофы
Столбцы статейные и строфы,
Как камень острый, разрывал…
Я понял все… И зарыдал…

Мои рыданья у могилы
Грозы неведомые силы
В раскатах грома заглушали,
А волны грохотом смущали
В пещерной тьме меня опять.
С “дыры” я вышел. Рукоять
Ракеты дернул снизу резко
И ввысь, шипя, с безумным треском
С патрона вырвалась ракета,
Распалась надвое… Два света
Ярко-малиново пылали
И с ветром тихо уплывали
Куда-то в сторону залива…
В ушах звенело, но на диво

Казался меньшим шум грозы
И каждый след моей слезы
Был ощутимо горячее,
Чем предыдущий… Я ловчее
Сподобился швырнуть патрон
Как можно дальше. Тихий звон
Ответил мне из далека,
За ним подобие прыжка
На воду шлёпнувшей лягушки
И тишина… Как две подружки
Ракеты в небе догорели
Рассыпались и прошипели
Прощальным вздохом наконец…

Я крикнул в небо: - О, Творец!
Ты создал все миры Вселенной
И славою Своей нетленной
Ты указуешь нам дорогу
К Тебе, единственному Богу!
Чем провинились мы, ответь,
Что вновь Судьба послала смерть
На наши светлые дороги?..
В Твои небесные чертоги
Ушла Марина… Как же мне
Жить, не мечтая о весне?..
Теперь я чужд людским желаньям,
Надеждам, чувствам, притязаньям…
Они во мрак погребены
Под сенью каменной стены…
Мне истиной во всей Вселенной
Была Любовь. Самозабвенной
Пришла она в мой беззаботный
И юный мир, во многом сходный
С извечными садами рая…
Иные, чувствами играя
Живут под солнцем много лет...
Какой божественный обет
Нарушен был перед Тобою,
Что нас печальною Судьбою
Ты так сурово покарал?..
Печальный траурный хорал


Отныне будет болью вечной
В бессмысленной и быстротечной
Юдоли моего сознанья…

Мои молитвы и рыданья,
Смешавшись с майским дерзким громом,
Носились над угрюмым домом
Возлюбленной моей Марины,
Бросались в мощные стремнины
Упругих, первых вешних вод…
Весь в темных тучах небосвод
Во гневе молнии бросал
Туда, где запад угасал
В багровой полосе заката…
Промокший насквозь, словно вата
Под своды склепа я вернулся.
Огонь свечи слегка взметнулся,
Как бы приветствуя меня.
В сияньи этого огня
Я терпеливо отыскал
И поцелуем обласкал
Те письма с алою тесьмой…
Средь них, написанное мной
Я скоро пробежал глазами
И безутешными слезами
Беззвучным плачем стал рыдать…
Стремясь печалью совладать,
Вздыхая, прочитал посланье
С Испании. Своё желанье
Марина так писала мне:
“… Мы встретимся в родной стране,
Чтоб никогда не разлучаться.
Пусть дни идут и годы мчатся –
Нас вечно будет согревать
Любви земная благодать…
Не забывай меня, молю…
Люби, как я тебя люблю…”

В конверте третьем пол листа
Был чисто-белым. Три креста
Посланье это начинали.
Словами, полными печали

Марина сообщала мне,
Что умирает… “ ... Свет в окне
Центральной городской больницы
Не проникает сквозь ресницы
Слепых и воспалённых глаз.
Всего скорее – в этот раз
У нас, Максим, не будет встречи.
О Счастье не веду я речи,
Но я тебя благодарю
За то, что светлую зарю
Когда-то ты в ночи зажёг,
Как радугу зажёг мне Бог…
Хотела я совсем немного –
Тебя… и чуточку земного
Тепла. Чего теперь желать?..
Слова, что их хочу послать
В твои неведомые дали,
Увы, наверно опоздали…

О, если бы могла привстать я
И улететь в твои объятья,
Любимый мой!.. Но я сгораю…
Прощай… любовь… я умираю…”
Последние слова письма
Внезапно поглотила тьма –
Свеча погасла... Так, без света,
В слезах сидел я до рассвета
Холодный, жалкий, одинокий
Пока низверг меня глубокий,
Тревожный сон… Уже мне снилось,
Что дождь притих и прояснилось
Дневное небо над заливом…
Я, ослеплённый этим дивом,
Увидел в радужном огне
Свою Марину… На коне
Навстречу мне она неслась.
Вся в белом, будто бы слилась
С животным бело-лунной масти.
В плену сверепой, дикой власти
Мимо меня она промчалась
И в миг, когда мы повстречались,
Услышал голос: - Не смущайся!
Иди и к жизни возвращайся.
Жива я буду лишь тобою
И спасена твоей судьбою…

Открыв тяжёлые ресницы,
Увидел я в своей темнице
Сиянье солнечного дня.
Вокруг могилы и меня
Стояли люди зрелых лет
И с ними Костя. Мне в ответ,
На взгляд мой, грустно улыбнулся…
А я сознанием вернулся
Туда, где Дух и Бесконечность
Живым приоткрывают Вечность,
Где в царстве дивных сновидений
Судьба, Любовь и Вечный Гений…

Конец.


–2003–
г. Житомир.

Стефания Данилова

Как это всё-таки здорово: "бросил парень",
"Стрелочка на чулках" и "система виснет"...
Знаешь, я обзавидовалась на паре,
Как ты ещё ни капли не знаешь жизни.
Ты повзрослеешь, и жизнь на размерчик у́же
Станет тебе, мешая дышать до жути.
Верь мне, хорошая - дальше не будет хуже...
Ой, я ошиблась. Хуже уже не будет.

Бабушка пьёт в неделю таблеток сорок,
Чтобы хотя бы моё не забылось имя.
Самое страшное - неотвратимо скоро
Эти таблетки никто никогда не примет.

Знаешь, я так хотела бы - снова глупой,
Блёстки по пухлым размазывая щекам.
Просто, когда... смерть рассматривает под лупой
Близких твоих, ты беспомощнее щенка.

Мне за собою маленькой не угнаться,
Чтобы отсрочить этот смертельный опыт.
Видишь ли, мне без четверти девятнадцать
И я обожаю резаться в Mortal Combat,
Или Painkiller, что там ещё к примеру
(В челюсть ногой, захватыванье в кольцо)...
Это всё репетиция... не премьера.
Смерть - это враг. Врага надо знать в лицо.
Жизнь - это то, чего не бывает слишком...
Только бы в рай их. Только бы не на вертел...

Знаешь, я обзавидовалась, малышка,
Как ты ещё ни капли не знаешь смерти.

Дальше я не стал читать.

Мизантропическая картина
Весса Блюменбаум
МИЗАНТРОПИЧЕСКАЯ КАРТИНА

Я, признаться, людей не жалую
И в их стаде жить – не искусница:
Даже в детстве от них бежала и
Запиралась в себе, как устрица.

Наконец уйдя в одиночество,
Отворять не желаю двери я:
Возвращаться отнюдь не хочется
В мир, гниющий от лицемерия.

В вашем мире ведь все навыворот:
Умный глупому должен кланяться,
А любой несогласный – «выродок» -
И до смерти таким останется.

В вечных войнах за выживание
Ваши души пропали без вести:
Вы способны гнать на заклание,
Рассуждая о человечности.

Вы, конечно, на вид – хорошие,
А внутри – тонны лжи и подлости,
Жаль, что маски, к щекам приросшие,
В вашем мире – предметы гордости.

Стукачи, психопаты склочные,
Моралисты, в грехах погрязшие –
Человечество – яма сточная.
Таково оно – настоящее.

2017

Вот эта прикольнее

Попытаюсь немного развеять сумрачный тон этой темы прекрасным сонетом.
Самуил Маршак

"Сравню ли с летним днем твои черты?.."

Сравню ли с летним днем твои черты?
Но ты милей, умеренней и краше.
Ломает буря майские цветы,
И так недолговечно лето наше!

То нам слепит глаза небесный глаз,
То светлый лик скрывает непогода.
Ласкает, нежит и терзает нас
Своей случайной прихотью природа.

А у тебя не убывает день,
Не увядает солнечное лето.
И смертная тебя не скроет тень —
Ты будешь вечно жить в строках поэта.

Среди живых ты будешь до тех пор,
Доколе дышит грудь и видит взор.

Перевод сонета В. Шекспира

Так я когда-то прочитал
и так когда-то пропел

Николай Моршен

А и Б
Сидели в КГБ.
В, Г, Д –
В НКВД.
Буквы Е, Ж, З, И, К
Отсиживали в ЧК.
Л, М, Н… и вплоть до У
Посидели в ГПУ.
Все от Ф до Ю, похоже,
Сядут вскорости. Я – тоже.

Грешить бесстыдно, беспробудно,
Счёт потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в Божий храм.
Три раза поклониться долу,
Семь - осенить себя крестом,
Тайком к заплёванному полу
Горячим прикоснуться лбом.
Кладя в тарелку грошик медный,
Три, да ещё семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад.
А, воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою оттолкнуть.
И под лампадой у иконы
Пить чай, отщелкивая счёт,
Потом переслюнить купюры,
Пузатый отворив комод,
И на перины пуховые
В тяжёлом завалиться сне...
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краёв дороже мне.

А. Блок

Когда трагический актер...

Когда трагический актер.
Увлекшись гением поэта,
Выходит дерзко на позор
В мишурной мантии Гамлета, —

Толпа, любя обман пустой,
Гордяся мнимым состраданьем.
Готова ложь почтить слезой
И даровым рукоплесканьем.

Но если, выйдя за порог,
Нас со слезами встретит нищий
И, прах целуя наших ног,
Попросит крова или пищи, —

Глухие к бедствиям чужим,
Чужой нужды не понимая,
Мы на несчастного глядим,
Как на лжеца иль негодяя!

И речь правдивая его,
Неподслащенная искусством,
Не вырвет слёз ни у кого
И не взволнует сердца чувством…

О род людский, как жалок ты!
Кичась своим поддельным жаром,
Ты глух на голос нищеты,
И слезы льёшь — перед фигляром!

1845 г.​

Сергей Дуров

По мотивам сегодняшней дискуссии в чате
Ник автора - Арс-Пегас

Бог создал встречу в социальной сети
Под названием «Страшный суд»,
Разослал приглашения миллиардам шести:
Архангелы всех вас ждут.
Указал дату, место, свободный вход -
В общем, всё по уму...

Бог сидит за ноутбуком, ответов ждёт,
И ответы приходят к нему.
Во встречу за день вступил миллиард,
И первый ответ звучит так:
«Уважаемый Бог, я бы очень был рад,
Но у меня простудился хомяк...»

Бог закуривает первую и глядит в монитор,
Поправляет его рукой,
Он, может быть, и хочет завести разговор,
Но тут видит ответ второй:
«Круто на Страшном суде погулять бы,
Милый боженька, чмафки,
Но я буду у лучшей подруги на свадьбе,
Хочешь, пришлю тебе справки?..»

Уж так получилось, что сайт boga.net
Популярней чем сайт bog.com,
За вторым ответом приходит третий ответ,
Ответы превращаются в ком:
«Бог, дорогой, я пишу диплом,
Заканчиваю скоро Лит,
Да к тому же друзья заходили с бухлом,
Голова до сих пор болит...»;
«Бог, дружище, на работе аврал,
Без меня же ты справишься ловко!
А после работы мне на вокзал,
Снова командировка!..»;
«На проезд нет денег, потерял студак,
Не хватает даже на презервативы,
Бог, дико прости, но, увы, никак,
Ведь прощать - твоя прерогатива?..»;
«Бог, у бабушки юбилей
Уже второй раз в году!..»;
«Бог, я из садика забираю детей...»;
«Бог, я угораю в аду!..»

...Ангел протирает крыльями стол,
Бог закусил удила...
На Страшный суд никто не пришёл -
У всех другие дела.

ПОЭТ

Один в ночи. И мыслей рой пчелиный
Терзает мозг. И нет тому конца.
Густая тьма своей рукою длинной
Колышет занавес у твоего лица.

Слова, слова… и вот стихотворенье.
Душа готова совершить полёт!
Но вдруг приходит жгучее сомненье:
Кто ты – поэт иль просто рифмоплёт?

Нужны ль плоды ночей твоих бессонных
Кому-нибудь? – На то ответа нет.
Таких, как ты, - бесчисленные сонмы,
Услышать всех – не хватит и ста лет!

Долг – принять то, что дадено нам свыше,
Трудиться и на долю не роптать,
Благодарить, что избран Ты Всевышним.
Удел иных – лишь всласть критиковать.

И вновь, сомкнув трепещущие вежды,
Витаешь где-то в полуснах своих,
В душе лелея тайную надежду,
Что вот сейчас родится новый стих.

И лишь к утру, когда уже светает,
Морфей тебя касается слегка.
В рассветном небе тихо звёзды тают.
Так было... Будет впредь... Во все века…

АВТОР - АЛЛА КОРАБЕЛЬНИКОВА

Іван Франко

Декадент

Я декадент? Се новина для мене!
Ти взяв один з мого життя момент,
І слово темне підшукав та вчене,
І Русі возвістив: "Ось декадент!"

Що в моїй пісні біль, і жаль, і туга —
Се лиш тому, що склалось так життя.
Та є в ній, брате мій, ще нута друга:
Надія, воля, радісне чуття.

Я не люблю безпредметно тужити
Ні шуму в власних слухати вухах;
Поки живий, я хочу справді жити,
А боротьби життя мені не страх.

Хоч часто я гірке й квасне ковтаю,
Не раз і прів, і мерз я, і охрип,
Та ще ж оскомини хронічної не маю,
Катар кишок до мене не прилип.

Який я декадент? Я син народа,
Що вгору йде, хоч був запертий в льох.
Мій поклик: праця, щастя і свобода,
Я є мужик, пролог, не епілог.

Я з п'ющими за пліт не виливаю,
З їдцями їм, для бійки маю бук,
На празнику життя не позіваю,
Та в бідності не опускаю рук.

Не паразит я, що дуріє з жиру,
Що в будні тільки й дума про процент,
А для пісень на "шрррум" настроїть ліру.
Який же я у біса декадент?

Одному тирану (1972)

Он здесь бывал: ещё не в галифе -
В пальто из драпа; сдержанный, сутулый.
Арестом завсегдатаев кафе
Покончив позже с мировой культурой,
Он этим как бы отомстил (не им,
Но Времени) за бедность, униженья,
За скверный кофе, скуку и сраженья
В двадцать одно, проигранные им.

И Время проглотило эту месть.
Теперь здесь людно, многие смеются,
Гремят пластинки. Но пред тем, как сесть
За столик, как-то тянет оглянуться.
Везде пластмасса, никель - всё не то;
В пирожных привкус бромистого натра.
Порой, перед закрытьем, из театра
Он здесь бывает, но инкогнито.

Когда он входит, все они встают.
Одни - по службе, прочие - от счастья.
Движением ладони от запястья
Он возвращает вечеру уют.
Он пьёт свой кофе - лучший, чем тогда,
И ест рогалик, примостившись в кресле,
Столь вкусный, что и мёртвые "о да!"
Воскликнули бы, если бы воскресли.

Пишу по памяти, поскольку - это песня.С юношеских лет и до 2005 года баловался исполнением песен на шестиструнной гитаре( худспортфестивали, турпоходы, отдых на природе и т.д.)

***
Я срок переходил,под сердцем плод тяжелый
Боюсь, что мертвое теперь рожу дитя...
А доктора мои, ханыги и пижоны,
Они не знают сами, что они хотят
***
А коль стихи умрут, свет белый не обидев
Так для чего живет, тот кто страдал в ночи?
Тот, кто ласкал перо, в нем женщину увидя...
И кто прикуривая, пальцы жег на пламени свечи
***
Стихи стучатся в мир, доверчиво, но властно
Они ломают кость и выгрызают плоть
Но не родиться им - потуги все напрасны...
И леденит мне грудь сыновнее тепло
***
Я схваток не боюсь, как избавления жду их
От всенощных моих болезненных толчков
Я не хочу нести кладбищенскую тую
На холмик мертворожденных стихов
***
Все к этому идет, идущий - да обрящет,
Но что обрящет он, во мне сидящий плод?
А телефон молчит, и пуст почтовый ящик
У докторов моих полно других забот!

А.Розембаум

PS У Александра Яковлевича(как и у меня) День рождения 13 сентября.

С Днем рождения, наш кумир с юности! Крепкого здоровья и неувядаемого творчества!

В минуты злой тоски я вспоминаю этот бессмертный шедевр великого поэта и музыканта Юры Хоя, и на душе становится светлее.

Из колхозной молодежи панковал один лишь я:
Я носил портки из кожи и был грязный, как свинья,
Мой папанька на комбайне по три нормы делал в день,
А маманька, там, на ферме, сиськи дергаеть весь день.

Я ядреный, как кабан,
Я имею свой баян,
Я на ём панк-рок пистоню,
Не найти во мне изъян.
Первый парень на весь край,
На меня все бабки в лай.
А-а-а-ай, ну и няхай!

Меня батька бьеть ухватом, а маманька бьеть метлой,
Потому что на всю хату я мочу панк-рок в забой,
Меня девки презирают за мой выщип шухерной,
На меня в селе все лають, говорят: Панк-рок долой!

На хрен брошу все хозяйство и поеду в город я,
За свого меня там примут, ведь в почете там свинья,
Я на гвоздь повешу лапти и надену свой пянджак,
И уеду я от седа на Воронежский пятак!

Панки - ХОЙ!!!

Петербургская свадьба
Александр Башлачёв
Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле
Тачанку понесли навстречу целине.
Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили
Два черных фонаря под выбитым пенсне.

Там шла борьба за смерть. Они дрались за место
И право наблевать за свадебным столом.
Спеша стать сразу всем, насилуя невесту,
Стреляли наугад и лезли напролом.

Сегодня город твой стал праздничной открыткой.
Классический союз гвоздики и штыка.
Заштопаны тугой, суровой, красной ниткой
Все бреши твоего гнилого сюртука.

Под радиоудар московского набата
На брачных простынях, что сохнут по углам,
Развернутая кровь, как символ страстной даты,
Смешается в вине с грехами пополам.

Мой друг, иные здесь. От них мы недалече.
Ретивые скопцы. Немая тетива.
Калечные дворцы простерли к небу плечи.
Из раны бьет Нева. Пустые рукава.

Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним.
Но память рвется в бой. И крутится, как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.

Вот так скрутило нас и крепко завязало
Красивый алый бант окровленным бинтом.
А свадьба в воронках летела на вокзалы.
И дрогнули пути. И разошлись крестом.

Усатое "ура" чужой, недоброй воли
Вертело бот Петра в штурвальном колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой - Енисей.

Ты сводишь мост зубов под рыхлой штукатуркой,
Но купол лба трещит от гробовой тоски.
Гроза, салют и мы! - и мы летим над Петербургом,
В решетку страшных снов врезая шпиль строки.

Летим сквозь времена, которые согнули
Страну в бараний рог И пили из него.
Все пили за него - и мы с тобой хлебнули
За совесть и за страх. За всех за тех, кого

Слизнула языком шершавая блокада.
За тех, кто не успел проститься, уходя.
Мой друг, спусти штаны и голым Летним садом
Прими свою вину под розгами дождя.

Поправ сухой закон, дождь в мраморную чашу
Льет черный и густой осенний самогон.
Мой друг "Отечество" твердит как "Отче наш",
Но что-то от себя послав ему вдогон.

За окнами - салют. Царь-Пушкин в новой раме.
Покойные не пьют, да нам бы не пролить.
Двуглавые орлы с побитыми крылами
Не могут меж собой корону поделить.

Подобие звезды по образу окурка.
Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши.
Мой бедный друг, из глубины твоей души
Стучит копытом сердце Петербурга.

Эдуард Лимонов
Европа спит

Европа спит, и чмокает во сне,
Ей в плоть сухую врезалась пижама,
Европа спит, немолодая дама,
Очки на стуле, предки на стене…

Из орд германских, франков, визигот,
Из англов,саксов,крови с алкоголем
Был создан твой ублюдочный народ,
Насильственно держащий под контролем
Всю сушу, а еще пространство вод…
Растения политы. Пол метен,
Ни пятнышка на потолке от мухи
И шелест алых, с свастикой знамен,
Не потревожит сон сухой старухи…

Забыла как была она пьяна,
С фашистами, веселая,лежала…
(-Эсэсовцев не помнишь имена ?
Не помнишь, для них ноги раздвигала?)
Лишь помнит, что «капут!» она кричала,
Когда была проиграна война…

Европа спит, но турки в чайхане,
Сговаривались тихо до рассвета
С арабами участвовать в войне,
Джихад в Берлине совершить до лета…

Над белою Европою луна,
Как символ бед и атрибут сражений,
Аукнется ливийская война,
Откликнется сирийская война…
И турки и арабы допьяна,
Читают прейскурант вооружений…

Европа, сука старая, сопит,
На ухо съехал чепчик протестантский,
К утру придет партнер американский,
И на войну с Ираном пригласит…

Расул Гамзатов "Солдаты России" (отрывок)

Они убили русских семерых,
Аварца лишь оставили в живых.
Вокруг лежат убитые друзья, —
Их кровь, еще горячая, струится, —
А он стоит, как раненая птица,
И крыльями пошевелить нельзя.
На смерть товарищей глядит без страха
Танкист, земляк мой, горец из Ахваха,
Глядит на них, завидует он им,
Он рядом с ними хочет лечь восьмым.
В его душе тревога и обида:
«Зачем я жив? Настал ведь мой черед!»
Враги не знают Магомед-Загида,
Им неизвестен горский мой народ,
Они лукавят: «Русские убиты,
А ты — чужой им, ты совсем другой,
К погибели ненужной не спеши ты».

…Земляк, всегда гордились мы тобой,
И знаю: в это страшное мгновенье
Ты горцев вспоминал, свое селенье,
И реку, что несется между скал,
Ты именем аварским называл.
Но как в твоей душе заныла рана,
Всех ран твоих острей, товарищ мой.
Когда тебе, джигиту Дагестана,
Сказали, будто русским ты чужой!
Ты поднял черные свои ресницы, —
Нет, не слеза блеснула, а гроза!
Сначала плюнул ты врагам в глаза,
Потом сказал им, гордый, смуглолицый:
«Я — русский, я — советский человек,
С убитыми сроднился я навек.
Мы — братья, дети мы одной страны,
Солдаты родины, ее сыны».

Так он сказал тогда, на грани смерти,
Так он сказал врагам, и вы поверьте,
Что ради рифмы к тем словам его
Я не посмел прибавить ничего.
Так он сказал, и выстрелы раздались, —
Как русского, враги его боялись, —
И с выжженною на груди звездой
Упал на землю горец молодой.

Мощно.

Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет, —
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, —
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
М. Цветаева

R. L. Stivenson
Вересковый мёд
(перевод: С.Я.Маршак)

Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.

Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
На вересковом поле
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.

Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.
В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.

Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.
Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!"

Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет, -
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.
Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.

Гневно король промолвил:
- Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!
Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море - катились валы.

И вдруг голосок раздался:
- Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!
Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну! -
Карлик сказал королю.

Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
- Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!
Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем.
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.
Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод,
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!

Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.
Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик.

-Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!

.

Пожалуй, самое известное стихотворение Иосифа Бродского, это написанное им на свое сорокалетие

Я входил вместо дикого зверя в клетку ...

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

Иосиф Бродский, 24 мая 1980 года

У Бродского не менее десятка самых известных. Первое (хронологически, но на мой взгляд и просто первое) это

Рождественский романс (1961)

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый Год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.