Дневник библиотекаря И, 2008 год

пятница, 2 мая 2008 г.
Просто перо в руку некогда взять. Сначала провели атеистический вечер накануне Пасхи: «Что знает наука о Боге». Было около двадцати постоянных читателей, актив библиотеки. Делали доклад, реферат, а потом был диспут. То есть не диспут, а беседа: никто не спорил о том, что наука Боге ничего не знает.
Крепкий аргумент. Знание – сила, незнание – мощь.
А потом, естественно, День Международной солидарности Трудящихся. Ходили на демонстрацию вокруг памятника, кричали ура и махали транспарантами.
Мне доверили портрет Леонида Ильича. Сказали – не подкачачай.
Я не подкачал.
Вечером ждали выступление Леонида Ильича по телевизору, но вместо него текст читал диктор. Вражьи голоса распускают слухи, что третий курс омоложения прошел не так гладко, как два предыдущих, и вакцина долголетия имеет свои пределы.
Надеюсь, что врут.

 

Мысли спросонья
Шестки для сверчков
Помнится, в советские времена существовала определенная иерархия для живых и не только деятелей партии и правительства – гениальный, великий, выдающийся, видный, известный. Желающие могут поднять подшивки газеты «Правда» за 1950 – 1985 гг. и почитать некрологи.
Да и подписывали те некрологи странно – вроде сначала по алфавиту, доберутся по буквы «я» и опять по алфавиту, а потом еще и еще. По спирали, так сказать. Сначала члены политбюро, потом кандидаты в члены, а потом остальной народ.
То ж и к писателям применяют. Великий, крупный, некрупный (вот как Санин), просто мелкий, графоман и бездарь…
А как судить? То есть прежде вроде бы понятно было: возглавляешь СП, орденоносец – значит великий писатель земли русской, возглавляешь областное отделение СП – тоже какой-нибудь известный. А теперь как их мерить? Ранжирование, между прочим, естественное желание человека, потому и смотрит он таблицу футбольного первенства или список журнала «Форбс».
Вот свиней сравнивать просто: годовая свинья весом в двести килограммов – выдающаяся, сто пятьдесят – крупная, сто – видная, пятьдесят – незавидная.
А писателей чем теперь мерить, каким аршином?
Числом написанных книг? Суммарным прижизненным тиражом? Тиражом посмертным? Количеством читателей? Так у Маринцовой по всем пунктам полный успех, а все-таки не тянет она даже на упитанного писателя. Мнение критиков? Да знаком я с одним критиком, который несколько десятков, теперь уже сотен рецензий опубликовал, и ни одной отрицательной – он принципиально пишет только о хороших писателях. Помнится анекдот Белинского – ему-де извозчик, выслушав, что такое работа критика, сказал – ну и ***, однако, барин.
В общем, критики – они и есть критики, кароши лублу, плохой – нет.
Все-таки, кто хранитель эталонного метра?
Мстится, что и вовсе никакого метра для писателей не существует.
Разве портновский…

 

Vertu,
Создайте "талантомер" - и Вы обессмертите свое имя!

Мастер Икс,
Замечательные мысли, хотелось бы еще!

 

понедельник, 5 мая 2008 г.

Вчера с Витькой Лисовым сидели в ресторане «Русская поляна», отмечали его возвращение с «Востока». За полтора года Витька похудел, немножко усох, но в остальном остался прежним. Я его все расспрашивал, каково там, в Антарктиде.
Среди прочего, Витька рассказал про отхожие места. Всякие американцы, говорят, специальные баки для хранения говна приспособили, и баки эти регулярно вывозят аж чуть ли не в саму Америку (или, по договоренности, в страну поближе).
А у нас дело решают так: берут железный лист, пропускают по нему ток. Лист разогревается, плавит лед и уходит вниз. Воду откачивают, и довольно быстро получается что-то вроде шахты для говна. Даже без вроде – просто шахта для говна. Метров в сто глубиной. Железо, понятно, достают. А когда шахта заполнится доверху, проплавляют новую.
За пятьдесят лет станции много их, говенных шахт получилось.
Я слушал и думал: пройдет тысяча лет, наша цивилизация исчезнет бесследно, пройдет сто тысяч или миллион, появится другая цивилизация, тоже любопытная, пойдет и в Антарктиду – и там, в толще панциря Антарктиды наткнется на стометровые столбики говна. Наверное, будущий Кювье по этим столбикам восстановит облик чудовища времен четвертого ледникового периода. Огромное, скажет, было животное… С хорошую гору…

 

суббота, 10 мая 2008 г.
Сегодня вся Гвазда смотрит на небо. Понятно, увидеть ничего нельзя, а хочется. Репродукторы передают сообщение ТАСС – с орбитального комплекса «Мир-4» стартовал межпланетный атомоход «Победа». На борту – пять человек, командир – Акаюмов, тот самый, который спасал американцев на Луне в 2003 году.
А теперь вот на Марс летит.
Я тоже, как дурак, взял бинокль и смотрел на небо. «Победы» не увидел, но «Мир-4» разглядел. Красиво.

 

воскресенье, 11 мая 2008 г.
Ходил в гости к Витьке Лисову. Тот из Антарктиды привез видеомагнитофон, да не наш. Импортный «Панасоник». И несколько кассет с фильмами. На самом деле, конечно, не из Антарктиды, просто полярникам дали ордера на покупку видеотехники в счет зарплаты. И не только видеотехники, - Витька привез дубленку, хрусталь, ковер, два костюма - гуляй, раз все равно на машину ордера не дали. Дают только после третей зимовки. Витьку я знаю, он настырный, не отступится. Сколько нужно, столько и будет зимовать.
Посмотрели мы «Космическую Одиссею 2001» а потом задумались: в кино люди просто черт знает куда летят в 2001 году, а наяву только-только к Марсу отправились, и то мы, а американцы даже на Луну перестали летать. А чему удивляться – капитализм прибыль ищет, а какая сейчас на Луне прибыль? Если бы, не приснись ночью, и в России капитализм был, мы бы тоже не на Марс сейчас летели, какое, а вели какую-нибудь колониальную войну. А так – «Мир» в космосе, мир на Земле – хорошо!
Потом посмотрели новости. «Победа» миновала лунную орбиту и скоро включит атомные двигатели.
Выпили за успех.

 

Нашел в ящике письменного стола:

Кукольник из предместья

Декабрь 1940 года в Таллине выдался на редкость солнечным – во всяком случае, так считал капитана Николаев. Несмотря на то, что служба занимала двенадцать, а то и шестнадцать часов в сутки, он, родившийся и выросший в провинциальнейшем Острогожске, был в восторге от города, от его узеньких кривых улиц, старых домов и домиков, которые выглядели лучше новых, от ощущения опрятности и чистоты, от запахов кофе и сдобы. В редкие свободные часы, гуляя по городу, он чувствовал себя рыцарем, освободившем сказочное королевство от несказочного дракона.
К приезду начальника из Москвы Николаев подготовился настолько хорошо, насколько это возможно: привел в образцовый порядок служебные дела, зарезервировал лучший номер в гостинице. Оставалось одно – найти подарок. Оно, конечно, служебные отношения не должны замутняться подношениями, но личный дар от всего сердца никогда и никому еще не вредил. Тем более, если подарок будет сделан не самому начальнику, а его семилетней дочке, в которой начальник души не чаял.
Подарок Николаев подобрал безупречный: куклу. Но не простенькую, из папье-маше или целлулоида, а ту, что сама по себе является произведением искусства и стоит – у знатоков – преизрядно. А что начальник оценит подарок у знатоков, Николаев не сомневался.
Куклу – большую, с трехлетнего ребенка, – сделал старый кукольник Франц, живущий в предместье Таллина, Кадриорге. Он, этнический немец, не спешил уезжать в фатерлянд (по соглашению с Германией фольксдойчи могли беспрепятственно репатриироваться из стран Балтии), говоря, что там вряд ли сейчас интересуются куклами. Кукольник проходил по одному из дел, расследованных капитаном Николаевым и был оставлен “на карандаше”, но зато и на свободе
Кукла не только была потрясающе красива – она умела говорить “Ах, муттер!” и писать перышком “С Рождеством Христовым!”, после чего посыпать написанное песочком из кукольной песочницы. Франц утверждал, что при надлежащем уходе кукла будет жить (он так и сказал “будет жить”) сто лет и больше. В его собственной коллекции когда-то были куклы времен реформаторских войн, но нужда заставила распродать их.
Получив куклу, Николаев осторожно и тщательно осмотрел ее: мало ли, вдруг внутри адская машинка. Но там были лишь шестеренки, пружинки и прочая машинерия. Успокоенный, капитан положил куклу в футляр, который тоже был произведением искусства, а футляр – в безопасный угол своей квартиры (прежде в ней жил какой-то профессор-националист).
Ночью сквозь сон (капитан засыпал скверно и потому взял в привычку принимать на ночь стакан-другой водки) ему слышались легкие шаги, шелест бумаг на письменном столе, стук упавшей ручки. Он приподнялся и заглянул в кабинет. За столом восседала кукла! Она спокойно глянула на капитана, в ее стеклянных глазах, сделанных с высочайшей степенью достоверности, вспыхнул красный огонек, и Николаев погрузился в новый сон. Новый – потому что поутру, припомнив случившееся, капитан пришел к выводу, что все ему, разумеется, пригрезилось. И как иначе – кукла ведь по-прежнему пребывала в футляре, а папки с делами были по-прежнему заперты в специальном ящике-сейфе письменного стола. Просто эстонская водка русской голове непривычна, вот и мнится всякое. Объяснение рациональное, и потому верное.
Начальство приемом осталось довольно, осталось довольно и подарками.
Служба шла своим чередом.
Спустя два года начальник Николаева был обвинен в шпионаже в пользу Германии. Улики были предъявлены неопровержимые, и оборотень понес заслуженную кару. Превратности карьеры привели к тому, что Николаев контролировал это дело. Внимание его привлекло следующее: поначалу бывший начальник категорически отрицал свою вину, а обвинялся он в том, что передавал важнейшие сведения резиденту немецкой разведки. Ему были предъявлены доказательства: копии важнейших документов, посланные резиденту обычным письмом и перехваченные бдительным цензором. Пишущая машинка, на которой была отпечатана копия, стояла на столе в домашнем кабинете начальника – об этом с уверенностью заявляла экспертиза.
Но Николаева заинтересовало другое: показания Лёли Ж., дочки начальника. Лёля утверждала, что письма эти печатала кукла, она же помещала их в конверт и приказывала девочке отнести их в почтовый ящик. Девочка не смела ослушаться куклу, которую и любила, и побаивалась.
Разумеется, ее показания не были приняты во внимания: мало ли что нафантазирует девчонка-первоклассница.
Но Николаев (к тому времени он был переведен в Москву) не поленился посетить детский дом, в который была помещена Лёля. Та подтвердила свои показания. По ее словам, кукла в отсутствии взрослых разговаривала, ходила по комнатам, заходила в папин кабинет, смотрела бумаги и печатала на машинке. Лёля пыталась рассказать об этом родителям, но те отнеслись к ее словам, как к фантазии.
Николаев попытался отыскать следы куклы. Она, как и прочее конфискованное имущество, поступила в спецмагазин, где и была приобретена в семью ответственного работника Генштаба Р. для шестилетней дочки Татьяны.
Работник Генштаба был недосягаем для Николаева, но он сумел встретиться с Таней, которая гуляла с нянькою на бульваре, встретиться и поговорить о куклах. Подсев на скамеечку, он рассказал о том, что у его дочки Нины есть кукла, умеющая говорить “Мама” и закрывать глаза. Подумаешь, ответила девочка, вот у нее есть кукла Марта, так она и разговаривает, и ходит, и даже пишет письма. Вот ей, Тане, кукла велела купить конверт и отправить письмо в волшебную кукольную страну.
Николаев собственноручно купил Тане конверт.
Остальное было делом простым: на следующий день из почтового ящика достали помеченный конверт. Красивым почерком в письме сообщалось о быте различных родственников, родственников, которых у военачальника не было никогда. Заподозрили, что это – кодированные имена. Проверили адресат: им оказалась старушка-швея, перешивавшая старую одежду. Установили за ней наблюдение. Оказалась, что к старушке ходят люди разные, в том числе и весьма интересные для ведомства Николаева, а в домике, где жила старушка, был запеленгован радиопередатчик, появлявшийся в эфире нерегулярно и лишь на очень короткое время. Если бы не пристальное наблюдение за домиком, найти передатчик обычными средствами было бы крайне затруднительно.
В результате оперативных мероприятий была раскрыта немецкая резидентура, готовящая покушение на Верховного Главнокомандующего!
После проведения арестов членов группы Николаев изъял куклу и поручил было разобраться с нею искуснейшему механику, знатоку средневековья. Увы, по непостижимому стечению обстоятельств автомобиль, в котором перевозили куклу, попал в крупную аварию. Когда на место происшествия прибыли компетентные сотрудники, куклы в салоне не было. Верно, кто-то из несознательных прохожих, воспользовавшись суматохой, взял куклу из потерпевшего аварию автомобиля…

 

Славно, черт подери!
Однако, хотелось бы знать: на каком фактическом материале базировался уважаемый автор?

 

Из старого дедушкиного сундучка

 

Факты! Факты подавайте!! И в глаза, в глаза смотреть!!!

 

День 2333
Сегодня шуршавчики были особенно резвы, перерыли всю Заболотную Поляну длинными аккуратными канавками, которые тут же заполнились водой.
Пришлось ходить по клеткам, как по шахматной доске - лошадью. Один раз, споткнувшись, я даже заржал сердито - а зря. Споткнулся-то я о руку, которая торчала из земли до запястья. Рука показала кукиш и тотчас спряталась, но я успел прочитать выколотые на пальцах буквы - В-О-В-А-Н
Так вот где он теперь прячется! Нужно будет передать дедушке Зю, а то больно тоскует по Вовану старик, просто убивается, даже гмызь не помогает.

День 2334
Всю ночь над Гваздой летали молодые вампиреныши. Я пару раз стрельнул в небо из берданки, не пожалел серебряной дроби, но попал, нет – не ведаю. Правда, шум попритих – или это от выстрелов уши заложило?
Поутру посмотрел окрест – нет, ни одной нежити. Значит, промазал. Или солнце их растопило.

День 2335
Давеча, взяв у ведьмы Куки четверть гмызи (а гмызь ведьма гонит на совесть – крепкую, горючую), старики Зю, Ма и Джо решили отметить день рождения гладиатора Спартака. Как водится, ополовинив бутыль, начали спорить, кто более матери-истории ценен. И солнце давно закатилось, а они все орали и орали, да так громко, что разбудили Вована. Тот вылез из-под земли, разом выдул оставшуюся гмызь, сплясал фрейлихс, заложив пальцы за свою знаменитую жилетку, а потом поставил фонарей и дедушке Джо, и дедушке Ма, и дедушке Зю – чтобы домой светлее было идти, и в будущее тож. Поставил и опять зарылся в недра.
Одно слово – Гений.

День 2336

С полуночи зарядил звездный дождь, и под утро в небе осталась одна лишь Большая Медведица, и то без хвоста. По счастью, Гвазда не пострадала, лишь крохотная звездочка, верно, из Плеяд, упала в болото и, пошипев с минуту, утонула. Утром болото укуталось густым сиреневым туманом, и все решили, что день-другой лучше обходить то место стороной. Мало ли что…


День 2338
Из болота начался исход разных гадов – кузявок, цурилл, пиявиц всех размеров и расцветок, неупокойников, трясинных кобеасов, мари, лихей, знобей, заманутышей, подхихикалцев пестрых и блеклых, выползней, заползней, приползней, оползней и уползней и т. д. и т.п. Все они двинулись в сторону Кривой Запруды, что в пятнадцати верстах к северу от болота. Тракторист Иван и поместный подсвинок Нафочка на велосипеде проводили беглецов до самой плотины и клялись кто чем (Иван – траком от гусеницы, Нафочка – пятачком своего прадеда), что при виде новоселов водяной просто расцвел от восторга – сколько ему подданных прибавилось.
Вот и ладненько. А то ведь могли беспорядки случиться…

Дено 2339
Вчера приходила ведьма Кука, попросила написать на ступе светящейся краской «Спасибо Единому Ктулху за чистое небо». Написал, вышло красиво, и ведьма одарила меня шкаликом гмызи.
Ночью я считал звезды. Их осталось шестьдесят три. Я считал, пил гмызь и плакал…

 

День 2339
Все значимые люди Гвазды вступили в Свиняче-Поросячий Союз. Отныне они имеют право на ношение хвостиков и пятачков, а также обязанность поддерживать дела Свиняче-Поросячьего Союза всеми доступными способами.
Союз возглавил сам великий Ктулху, однако вступать – не вступил. «Чтобы лакомиться свининой, не обязательно хрюкать самому» - якобы сказал он в кругу Приближенных к Трубе. Однако поместный поросенок Нафочка заявляет, что это – клевета, распространяемая завистниками, не удостоенными великой чести приглашения в ряды борцов за дело всемирного свинячества-поросячества.
К стыду моему, я тоже не сподобился.
Придется жить без пятачка…

 

:rolleyes::rolleyes::rolleyes:

 

День 2340
Утром, когда солнечный серп показался над горизонтом, изничтожая тьму, росу и неосторожных вампиров, я пошел в лес: через неделю солнце сойдет на нет, и наступит Черная Неделя. Теперь, когда и звезды почти исчезли, нужно запасаться лучинами. Для лучин лучше всего подходит дерево семейства Lampochka Iljicha, но увы, в нашем лесу они почти повывелись. Все-таки набрал всяко-разной древесины, и на лучины, и на факелы, и осинкой не побрезговал – отличные колья на нежить из нее выходят. Принес домой целую вязанку.

 

День 2341
Очень удачно обменял пять унций серебряной дроби на бочонок чесночной гмызи. Сто граммов – и в течение восьми часов никакой вурдалак или вампир и близко не подойдет, не говоря уже о нападении. На сутки, стало быть, триста граммов. На неделю – четверть. Но в бочонке аккурат ведро вмещается, значит, до зимы продержусь. А дробь, что дробь… В подвале у меня зарыто столовое серебро Евгении Максимилиановны – пуды и пуды… И еще восемь килограммов электрония – но это, конечно, я оставлю себе.

 

День 2342
Налет вурдалаков на северную окраину Гвазды. До наступления Дней Тьмы нужно найти и обезвредить гнездо.
Вызвался охотником. Иду в Спокойное Урочище. Ружье, сорок патронов серебряной картечи, двадцать серебряных жаканов, турецкий ятаган на боку, а за спиною мешок сухарей.
Если не вернусь, гмызь завещаю всем…

 

Чего-то я недопонял (вот что значит - непьющий человек! ): "четверть" - это, собственно, сколько?! Я полагал, что это 250 грамм (явно не то) либо 2,5 литра (тоже не совсем сходится). Просветите, люди добрые!

 

Какая прелесть!!!

 

День не знаю какой

А сумел. Везение ли тому причина, предначертание судьбы или просто так планеты расположились, но я вышел оттуда, откуда редко кто выходил. В память о путеществии осталось у меня пара осмиевых самородков, которых, вроде бы, и в природе не бывает (тяжеленные, однако), светящийся Страж-Глаз и еще рана от вурдалачьего укуса. Ее, как и положено, прокладывал я и чесночной кашицей, и поливал мочой беременной зайчихи (та еще затея), но лучше всего, мне кажетсЯ, действовал обыкновенный вибрамицин, жаль, с собой у меня его была всего конволюта.
Ужо теперь попробую.
Если раньше не переставлюсь в вурдалака.

День 2408
По моим подсчетам, день должен быть иным, но сельский сход, а, вернее, писарь Егор Кузьмич, решил, что именно 2408.
В мое отсутствие особых дел не случилось, разве на выселках пришлые поссорились: Рытхау Шадуевич на жену свою, Свани Махмудовну, то ли с ножом полез, то ли просто. Ванька-кузнец встрял разнимать, так больше всех и пострадал: Шадуевич говорит, что кузнец совершил над ними обоими насилие и требует для Вани пятнадцать лет без права переписки с полной кастрацией (какая уж тогда переписка), а Свани требует от Вани жениться, или хотя бы алиментов по гроб жизни. Подумав, Шадуевич на алименты тоже согласен, но только чтобы большие.
Ваня же клянется, что после того, как в одиннадцать лет его лягнул жеребец, он к этому делу питает отвращение – и даже может предъявить справку. Но почему-то не предъявляет, а перековывает орала на мечи.
Орала у Вани были так себе. А мечи, по странности, на загляденье.
Вибрамицина в сельской аптечке было пять капсул по сто миллиграммов. Взял.
А больше, говорят, не жди. Пока с Ваней, Сваней и Шадуевичем не решится, из губернии поставок не будет
Рана воняет и зудит.
Принял сразу две капсулы.

 

День 2412
Вибрамицин быстро кончился. В два дня. Мой бочонок чесночной гмызи распили на моих же поминках – посчитали, что я пал жертвой вурдалака Драги. Им бы только выпить! А покойному оставить?
Приходила ведьма Кука, смотрела на Страж-Глаз, удивлялась и охала. Охала, что лежит он у меня в комоде, а нужно выковать серебряный (а хоть и железный) обруч по размеру головы, искусно приладить к нему страж-глаз (пусть лучше руки отсохнут, чем глаз повредить) и все время носить на голове, если из дому выходишь. А можно и дома.
Я сговорился с кузнецом Василием. Тот обещал сделать, натурально из серебра, но за осмиевый самородок, бо, говорит, работа тонкая.
Я в придачу потребовал еще бочонок чесночной гмызи – вперед. Тот пошептался с Кукой и согласился. Видно, очень кузнецу осмий нужен. Ну, ничего, я знаю, где этого осмия – всей Гваздой не унесешь…
Лечусь гмызью. По стопке три раза в день. Вот что значит народное целительство! Рана начала затягиваться стремительно.

 

День 2414
Рана почти затянулась, да так, что я пошел и накопал картошки – пару рядков. Мясная картошка удалась на славу, а вот молочная так себе – клубни маленькие, хотя их и много.
Мясной картошки у меня три сорта – свиная, говяжья и баранья, а молочной только один – сырный. По вкусу напоминает «Рокфор», только пахнет чуть сильнее, как разрежешь.
С двух рядков вышло десять ведер. Осталось выкопать еще десять рядков. Это завтра, послезавтра – боюсь разбередить рану излишним рвением.

 

В старом гваздевском парке тем временем появилось нечто странное.
Выросло в одну ночь. Еще вечером ничего не было, а утром - нате!
Оказывается, действительно - нате! Внезапный дар Единого Ктулху гваздевским обывателям.
Ничего, говорит поместный поросенок Нафочка, памятник должен устояться. А вы, кто не понимает, еще не доросли.
Я выпил двойную порцию гмызи, и — дорос!

 

2418
Теперь-то я знаю, зачем кузнецу Василию понадобился осмий. Оказывается, во время моих вынужденных странствий (но – силенциум!) вышел еще и секретный указ: каждый, награжденный орденом за заслуги перед Единым Ктулху Первой Степени должен сам добыть металл на этот орден. Единый Ктулху – это вам не какой-нибудь Станислав с бантами или Железный крест с дубовыми листьями, это даже не Золотое Руно. Ордена должны знамененовать собой прочность и крепость веры, которая не истает под жаром костра инквизиции, поэтому и делаются они из осмия, их даже прозвали – осьмушки. Как их делают – тайна. Про орден мне рассказал кузнец, с которым я сменялся: он мне руматку (так называется головной обруч со страж-глазом в центре) и бочонок гмызи, я ему – самородок осмия. Вот когда он мне руматку принес (нужно сказать, получилось неплохо, как раз по моей мерке), и мы распили гмызь – чтобы носилось подольше, - он рассказал что сам пробовал ради любопытства что-нибудь с самородком сделать, но огонь кузницы оказался самородку нипочем. И потому отковать орден – это ж какое умение должно быть!
Так вот, кузнец отдал самородок поместному поросенку Нафочке, тот – Кому Нужно, и вчера Нафочку наградили орденом за заслуги перед Единым Ктулху Первой Степени! Перепало и кузнецу: он – уже от Нафочки – получил орден за заслуги перед Единым Ктулху Четвертой Степени, из нержавеющей стали. А ведьма Кука – патент. Теперь только она во всей Гвазде смеет гнать гмызь, не опасаясь Налоговой Стражи за выговоренные сорок процентов в пользу казны и десять в общественный фонд поместного поросенка Нафочки.
Награждение Нафочки отмечала вся Гвазда. Отмечала как обычно: «пила, шумела, справляла нужду», как писал о гваздевских праздниках два века назад великий поэт Некрасов.
Один я, утомленный гмызью, не выходил из дома и думал: странно все это. Вроде Ктулху Единый, а получается – разный: у Нафочки Первой Степени, а у кузнеца – Четвертой…

 

Иван-тракторист придумал, как можно с телефоном в шахматы играть.
Пришел, и спрашивает, есть ли у меня телефон. Есть, отвечаю, еще дедом из Германии привезенный, трофейный. Большой, черный, из эбонита. Выбросить рука не поднимается. Вещь, конечно, бесполезная, после Дела о Загробных Дезертирах все телефонные станции были закрыты, аппаратура пошла под паровой молот, а провода – в плавильный котел, но телефон у меня остался, как напоминание: бди!
Иван очень обрадовался, что аппарат немецкий – латинизировать не нужно. Видишь, говорит, на диске цифры от единицы до нуля и буквы – а, бэ, сэ, дэ…
Вижу, отвечаю, не слепой. А знаешь, опять спросил Иван, зачем буквы-то. Не знаю, признался я. И то – зачем?
А в шахматы играть. Давай телефон.
Я стер с аппарата пыль. Подключать, говорю, некуда, проводов-то давно нет. А и не надо никуда подключать, серьезно отвечает Иван. Крути диск – е2 е4.
Я накрутил.
Теперь, говорит, сними трубку и слушай.
Я снял – и сквозь могильную тишину услышал: Е семь е шесть.
Тут же расставил шахматы и сыграл партию. Проиграл на пятнадцатом ходу.
Иван давно ушел, а я играю и играю. Семь – ноль в пользу телефона. Вот какие телефоны делали в 1938 году на заводе Сименса…

 

День 2424

Вчера вечером к библиотеке подкатила карета. Не сама, понятно, подкатила – впряженную четверку лисьегонских вороных погонял кучер.
Внутри так и екнуло, икнуло и ухнуло. Эти вороные принадлежали не кому-нибудь, а поместному поросенку Нафочке. А если к Нафочке кого везли на вороных, то, бывало, только того и видели.
Порученец, усатый Бу, подтвердил мои опасения – так, мол, и так, его превосходительство поместный поросенок Нафочка просит пожаловать к нему на ужин. Извольте исполнять.
Делать нечего, пришлось отложить увлекательнейшего «Ежа в кармане» и следовать за Бу.
Привезли, к счастью, не в вопрошальню, а в резиденцию Нафочки. Я приободрился.
Нафочка даже сделал полтора шага навстречу – знак милости и доброжелательства.
Начали ужинать. Нафочка, как водится, пищу ел пятничную, поросячью: осетровую икру да шашлык, опять же осетриный, запивая все монастырским белым игристым. Мне предложили чай с шахматным печеньем.
Я подумал было, что речь пойдет о телефоне, том, старом, дедушкином трофее, и даже подготовил оправдательную речь, почему я его, вопреки указу, не сдал куда надо.
Но Нафочка заговорил о другом. Об осмии. Откуда-де он у меня взялся, тот осмий, что я дал кузнецу, и нет ли у меня еще, и не знаю ли я, где б его добыть? Потому что истинный патриот не станет прятать осмий от Единого Ктулху и его преданных штурманов.
Я и не прятал, а вынул из кармана широченных штанов загодя написанную просьбу принять от меня скромный вклад в деле укрепления свинячества-поросячества – слиток осмия весом в тысячу двести тройских унций.
- А сам слиток? – Нафочка посмотрел на меня усталыми, но добрыми глазками.
- Так порвет карман-то, - не растерялся я. – Лежит дома. Пришлите кого-нибудь, а хотите, я и сам принесу его.
- Отлично, отлично. Но где же вы, любезный И., сами взяли слитки – и тот, который дали кузнецу, и тот, о котором пишете в челобитной?
Я и рассказал.
Нафочка крепко задумался, потом сказал:
- Тут дело такое. Приказывать идти туда не могу, а просить – прошу. Проведите туда отряд миротворцев! Проведете – и тогда вы станете почетным гражданином Гвазды со всеми вытекающими из того привилегиями, слово Нафочки.
Я, понятно, согласился. Лучше умереть завтра, и то не наверное, чем сейчас.

 

2426
Выходим в ночь.
Миротворцев восемь человек, люди серьезные, крещеные огнем в Казанской, Кенигсбергской и Богучарской миротворческих экспедициях. Формально Нафочке миротворческий батальон, расквартированный в Гвазде, не подчиняется, но поместный поросенок с капитаном Головко в очень хороших отношениях, опять же оба меченосцы Единого Ктулху, вот капитан и отпустил в краткосрочный отпуск по болезни ударное отделение. Все в брониках, со старыми, но верными АК-47. На меня в старой кольчужке и с сабелькой миротворцы смотрят с жалостью, как на дурачка. Ну-ну. Отмахаться саблей от вурдалака можно, опыт есть, а вот отстреляться… Серебряная дробь уж больно быстро кончается. А у миротворцев пули бронебойные, но серебра в них ни грамма.
Я поделился со всеми гмызью, каждому аккурат по фляге досталось, на том бочонок и кончился. Ничего, если вернусь, Нафочка казенной пожалует. А не вернусь – на что мне гмызь здесь?

 

Лепо, очень лепо!

 

День 2427
Экспедиция вышла в ночь полнолуния. С одной стороны чревато, а с другой - в полнолуние можно идти Вовановским шляхом. Это куда ближе, чем через Брюсову Жилу.
Вышли за окраину, добрались до развалин паровозного депо. На стене виднелся щит, на щите намалеван бородатый мужик в поддевке. Мужик держал в одной руке стакан, в другой бутылку заморской водки «Ras&Puttin» и натурально подмигивал. Внизу желтела надпись: «Минздрав предупреждает: чрезмерное воздержание опасно для вашего здоровья».
- Теперь тихо, - сказал я миротворцам, топавшим, как табун тарпанов.
Те замерли.
Я достал из сидора граненый стаканчик, налил в него гмызи (у меня не просто фляга, а фляга на четверть), подошел к мужику, чокнулся и немедленно выпил.
Мужик на щите отчетливо икнул.
Тут-то Вован из-под земли и выскочил.
- А, библиотекарь, - сказал он. – Сам пришел и сподвижников привел.
- Привел, - согласился я.
- Внедриться в вурдалаковы приделы решился?
- Так уж вышло.
- Думаешь, твои сподвижники вурдалаков остановят? – Вован хитро прищурился, прошел вдоль строя миротворцев, вглядываясь в бледные от луны лица, и вынес приговор:
– Они, пожалуй, и ничего. Но по сравнению с латышскими стрелками – архи***.
Сержант Хрущ засопел, но сдержался.
Это Вовану понравилось.
- Ладно. Правила ты знаешь. Задам тебе пару загадок. Или троечку. Ответишь верно – пропущу. Ошибешься – вся гмызь моя. И твоя четверть, и то, что у сподвижников.
- Задавай, - согласился я.
- Кто такие друзья народа?
- И как они воюют против социал-демократов? - вопросом на вопрос ответил я.
- Как нам реорганизовать?
- Рабкрин! - сказал я волшебное слово.
- Шаг вперед, - скомандовал миротворцам Вован.
- Два шага назад, - перехватил управление я.
Миротворцы сделали два шага назад, земля под ними расступилась, и они провалились в недра земли. Я прыгнул вслед. Внедряться, так внедряться.
- Правильной дорогой идете, товарищи! – донеслось издалека напутствие Вована…

 

День 2427 - Замечательно!

 

А вылезать они будут не через Мишанин ли распадок?