Набоков достоин отдельной темы

Я этого фильма не видел. А что, неужели так чётко видны позиции?

Да, комбинашка там весьма эффектная. Позиция со Сf2 видна хорошо. Фильм в целом хороший. Меня, правда, смутил момент, когда Лужин с Турати сидят в диком цейтноте, лупят по часам, потом бац - у Лужина падает флаг. У него такие глаза, как будто он милион проиграл. Но партия то не проиграна - всего лишь доигрывание на следующий день. Я так и не понял, в чем понт такой спешки, если все равно доигрывать. Может в том, что просрочивший без анализа должен записать следующий ход?

vasa, так они ж вроде ходы к тому моменту не записывали... Остановились только когда "гонг" прозвучал.

Наверное, он не знал, сколько ходов сделано.

Мы каждый год проводим турнир памяти Набокова.
http://ukrchess.org.ua/turnir/t087.html
http://nabokov.kiev.ua/ru/index.php?section=news&id=18

Оффтоп.
Господа, граждане, чисто дилетантский вопрос - а давно доску развернули на 180* ? Раньше вроде бы со стороны белых показывали. Или так было в 1929 году ? Не сразу понял, почему не понимаю ходы И русские буквы теперь тоже запрещены ?

Доску могли повернуть - как в 29-ом, так и сейчас. Позиция от этого не меняется.
Русские буквы не запрещены, но никто не запрещал использовать и общепринятую международную нотацию...

Я же не действующий шахматист. За последние несколько лет вполне могла произойти реформа, мол, даешь равноправие черной стороне. Ничего не имею против латинских букв, спросил на всякий случай.
vasa, thanks

Из интервью 1932 года: "... чтобы написать Лужина, пришлось очень много заниматься шахматами. К слову сказать, Алехин утверждал, что я имел в виду изобразить Тартаковера. Но я его совсем не знаю. Мой Лужин - чистейший плод воображения."

хороший роман

Рецензия на книгу Е. А. Зноско-Боровского "Капабланка и Алехин" (1927 г.)

Эта небольшая книжка явится для любителя шахматного искусства занимательнейшим романом, - или вернее, первым томом романа, ибо герои его только теперь по- настоящему сшиблись, и в будущем им предстоит еще немало восхитительных сваток. Зноско-Боровский сам талантливейший игрок, пишет о шахматах мастерски. Книга начинается рассказом о том, как яркая, пьяная комбинационная игра прежних лет ( Андерсен, Пильсбери и др.) перешла в позиционную игру под влиянием Стейница, Шлехтера, Рубинштейна, Ласкера, холодных мастеров, поклонников строгости и сухости в шахматах.
" Капабланка, - пишет автор, - вернул шахматы из области суровой науки в сферу веселого и радостного искусства", и он описывает дальше чудесную его карьеру, победу над Ласкером, триумфы, триумфы, неожиданный период вялости и опять триумфы. Есть "игра в пространстве", для которой характерна забота о целости и крепости каждой позиции, и "игра во времени", т. е. игра в движении, в развитии. И вот Капабланка является игроком динамическим, "рыцарем быстро текущего времени". Не менее метко описывает Зноско-Боровский игру Алехина. Сравнивая его с Капабланкой, он называет последнего классиком и техником, а Алехина романтиком и тактиком. Капабланка спокоен, и в его палитре есть гениальная гармония. Алехин горяч, воображение его не знает преград, комбинации его сказочны. "Его игра расходится словно веером, который будет сложен лишь в миг последнего удара".
Отмечаю необыкновенную живописность некоторых выражений автора и бодрый, крепкий темп всего изложения. Зноско-Боровский пишет о шахматах со смаком, сочно и ладно, как и должен писать дока о своем искусстве. Нижеподписавшийся, скромный, но пламенный поклонник Каиссы, приветствует появление этой волнующей книги.

Из лекции: "Все герои в том или ином романе Достоевского действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии."

Ходасевич о романе "Защита Лужина":
" Жизнь художника и жизнь приёма в сознании художника - вот тема Набокова, в той или иной степени вскрываемая едва ли не во всех его писаниях, начиная с "Защиты Лужина". Однако художник (и говоря конкретней - писатель) нигде не показан им прямо, а всегда под маскою: шахматиста, коммерсанта и т.д.
...Лужин работает у него над своими шахматными проблемами совершенно так, как художник работает над своими созданиями. Но Лужин лишь талант, а не гений... В лице Лужина показан УЖАС ПРОФЕССИОНАЛИЗМА, показано, как постоянное пребывание в творческом мире из художника, если он талант, а не гений, словно бы высасывает человеческую кровь, превращая его в автомат, не приспособленный к действительности и погибающий от соприкосновений с ней."

Роман Набокова «Защита Лужина» читали многие. Менее известна его автобиографическая книга «Другие берега», где тоже проходит интересная шахматная тема — не игра, но композиция. Позвольте мне небольшую цитату, которая, быть может, заинтригует тех, кто не читал эту чудесную книгу, написанную человеком, лучше всех среди русских художников слова разбиравшимся в шахматах.

В продолжение двадцати лет эмигрантской жизни в Европе я посвящал чудовищное количество времени составлению шахматных задач. Это сложное, восхитительное и никчемное искусство стоит особняком: с обыкновенной игрой, с борьбой на доске, оно связано только в том смысле, как, скажем, одинаковыми свойствами шара пользуется и жонглер, чтобы выработать в воздухе свой хрупкий художественный космос, и теннисист, чтобы как можно скорее и основательнее разгромить противника. Характерно, что шахматные игроки — равно простые любители и гроссмейстеры — мало интересуются этими изящными и причудливыми головоломками и, хотя чувствуют прелесть хитрой задачи, совершенно неспособны задачу сочинить. <…>
Мне вспоминается одна определенная задача, лучшее мое произведение, над которым я работал в продолжение двух-трех месяцев весной 1940 года в темном оцепеневшем Париже. <…> Помню, как я медленно выплыл из обморока шахматной мысли, и вот, на громадной английской сафьяновой доске в бланжевую и красную клетку, безупречное положение было сбалансировано, как созвездие. Задача действовала, задача жила. Мои Staunton’ские шахматы, великолепные массивные фигуры на байковых подошвах, отягощенные свинцом, с пешками в шесть сантиметров ростом и королями почти в десять, важно сияли лаковыми выпуклостями, как бы сознавая свою роль на доске. <…> Мои часы — ручеек времени по сравнению с оледенелым его озером на доске — показывали половину третьего утра. <…> Кругом было очень тихо. Облегчение, которое я испытывал, придавало тишине некоторую нежность. Из-под дивана выглядывал игрушечный грузовичок. В соседней комнате ты и наш маленький сын мирно спали. Лампа на столе была в чепце из голубой сахарной бумаги (военная предосторожность), и вследствие этого электрический свет окрашивал лепной от табачного дыма воздух в лунные оттенки. Непроницаемые занавески отделяли меня от притушенного Парижа. Лежавшая на диване газета сообщала крупными литерами о нападении Германии на Голландию.
Передо мной лист скверной бумаги, на котором в ту лилово-черную парижскую ночь я нарисовал диаграмму моей задачи. Белые: Король, a7; Ферзь, b6; Ладьи, f4 и h5; Слоны, e4 и h8; Кони, d8 и е6; Пешки, b7 и g3. Черные: Король, e5; Ладья, g7; Слон, h6; Кони, e2 и g5; Пешки, c3, c6, d7. Белые начинают и дают мат в два хода. Решение дано в следующей главе.

Да, эта задача называется "цугцванг, да не тот". Набоковский ответ дешевым спец-эффектам. Кстати, поскольку комплект стаунтоновских шахмат к "Другим берегам" не прилагается, риску предположить, что эта задача абсолютный рекордсмен по количеству людей, решавших ее вслепую.

Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев,
запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все
нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое,
грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не
лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому
тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка
между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов —
все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту,
естественным наукам и противоестественным страстям —
становится по-русски топорным, многословным и часто
отвратительным в смысле стиля и ритма.

Эта неувязка отражает основную разницу в историческом плане
между зеленым русским литературным языком и зрелым,
как лопающаяся по швам смоква, языком английским:
между гениальным, но еще недостаточно образованным, а иногда довольно безвкусным юношей,
и маститым гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной свободой духа.
Свобода духа! Все дыхание человечества в этом сочетании слов...

Что говорить о современном русском языке 21 века, если во время встречи с советским писателем-диссидентом Некрасовым, в 70-х годах, Набоков не понимал половину слов.

И все-таки благодаря нашему могучему , мы понимаем и чтим Набокова-поэта и писателя:

Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня!-
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.

Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг!

Вот программное его стихотворение, наиболее пронзительное:


К России


Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.

Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.

Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;

обескровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня,- мой язык.

Но зато, о Россия, сквозь слезы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна березы,
сквозь все то, чем я смолоду жил,

дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!

Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд,-
поздно, поздно! - никто не ответит,
и душа никому не простит.

1939, Париж

Тут, конечно, речь Набоков вел только о литературном языке, как профессионал он сравнивает два инструмента с помощью которых можно выдавать продукцию — художественный текст.

Набоков безапелляционно выставляет оценки классикам. «Толстой — непревзойденный русский прозаик. Оставляя в стороне его предшественников Пушкина и Лермонтова, всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый — Толстой, второй

— Гоголь, третий — Чехов, четвертый — Тургенев. Похоже на выпускной список, и разумеется, Достоевский и Салтыков-Щедрин со своими низкими оценками не получили бы у меня похвальных листов»​

С первым согласен - я можно сказать сам толстовец, когда-то в 90-е очень много читал его, в основном дневники. Чехова бы поставил на 2-е место. А на 4-е - Горького. Хотя "Вешние воды" и "Дым" я в свое время перечитывал несколько раз, Тургенев ассоциируется у меня с красивым слогом, поэзией в прозе... Вот для Толстого красота - это лишнее, точнее не главное, а главное - суть. Про поэзию он вообще говорил - "писать стихи это все-равно что идти за плугом приплясывая"...

«...Внезапно Набоков прервал лекцию, прошел, не говоря ни слова, по эстраде к правой стене и выключил три лампы под потолком. Затем он спустился по ступенькам — их было пять или шесть — в зал, тяжело прошествовал по всему проходу между рядами, провожаемый изумленным поворотом двух сотен голов, и молча опустил шторы на трех или четырех больших окнах... Зал погрузился во тьму. ...Набоков возвратился к эстраде, поднялся по ступенькам и подошел к выключателям. „На небосводе русской литературы, — объявил он, — это Пушкин!“ Вспыхнула лампа в дальнем левом углу нашего планетария. „Это Гоголь!“ Вспыхнула лампа посередине зала. „Это Чехов!“ Вспыхнула лампа справа. Тогда Набоков снова спустился с эстрады, направился к центральному окну и отцепил штору, которая с громким стуком взлетела вверх: „Бам!“ Как по волшебству в аудиторию ворвался широкий плотный луч ослепительного солнечного света. „А это Толстой!“ — прогремел Набоков».

Альфред Аппель​

—- добавлено: 6 май 2014, опубликовано: 6 май 2014 —-

В интернете уже отмечалось сходство Писателя и Шахматиста:

—- добавлено: 6 май 2014 —-

Как создаются пародии:


«...Внезапно Набоков прервал лекцию, прошел, не говоря ни слова, по эстраде к правой стене и выключил три лампы под потолком. Затем он спустился по ступенькам — их было пять или шесть — в зал, тяжело прошествовал по всему проходу между рядами, провожаемый изумленным поворотом двух сотен голов, и молча опустил шторы на трех или четырех больших окнах... Зал погрузился во тьму. ...Набоков возвратился к эстраде, поднялся по ступенькам и подошел к выключателям. „На небосводе мировых шахмат, — объявил он, — это Стейниц!“ Вспыхнула лампа в дальнем левом углу нашего планетария. „Это Капабланка!“ Вспыхнула лампа посередине зала. „Это Алехин!“ Вспыхнула лампа справа. Тогда Набоков снова спустился с эстрады, направился к центральному окну и отцепил штору, которая с громким стуком взлетела вверх: „Бам!“ Как по волшебству в аудиторию ворвался широкий плотный луч ослепительного солнечного света. „А это Корчной!“ — прогремел Набоков».

​