Рассказ из ненаписанного сборника с посвящением "Уходящему веку". Кrey публикацией рассказа напомнил, а Crest '7 рублями' и последовавшей дискуссией в "Теме ни о чем..." подтолкнул к публикации. Ни слова о шахматах... УТРО Коля, - Николай Трофимович Селиванов, проснулся рано, до будильника. Значит, беспокоило что-то важное. Ну, конечно: конец месяца, аврал? Тьфу, не из-за этой же хрени подскакивать? Точно ? тридцатое, Митькин день рождения! Надо обернуться до работы, побаловать парня фруктами. Толком еще не рассвело, и вставать не хотелось, тем более, что голова была тяжелая и слегка ныла застуженная еще «на картошке» в училище спина. Не разболелась бы? Николай придавил кнопку будильника, чтобы не булгачить остальных. Несколько минут можно законно понежиться, набегаться сегодня еще успеем? Что надеть ? извечная проблема. Не надешь майку под рубашку ? утром будет холодно, а спина ноет. До автобусной остановки минут десять, да там еще немного постоять придется? Ну, ладно, отпижонился: на обратном пути придеться попотеть. Остановка автобусная совсем рядом с рынком, да кто ж туда ходит?! Надо пилить в район, там рынок настоящий, а здесь ? дачники. Дачниками зовут собственно городских владельцев дач, которые не ограничиваются, как большинство, заготовками на зиму для себя, а сознательно используют свой участок для личного обогащения. Живущие в благоустроенных квартирах, они не забыли навыков своей деревенской юности, и, присовокупив к ним неизвестно как произрастающую в людях предпренимательскую жилку, делают с дачной землицы деньгу. Объединяющие вроде в себе город и деревню, они одинаково чужды и деревенским, и городским. Первых они презирают за готовность отдать за копейки урожай со своих приусадебных участков, и старательно вытесняют, не без успеха, так скажем, с местного рыночного пятячка. Вторые сами косо смотрят на дачников, поскольку кому же хочется сполна оплачивать чужой труд: свой-то кто так оплатит?! Торговля, однако, хоть и не шибко бойкая, на пятачке идет: не все могут в район съездить, да и не для всех эти цены слишком накладны, а дачники, не обременённые скотиной, заготовкой дров, сенокосом, могут и постоять. Народ к автобусу потихоньку собрался, толпится. Кто-то старается закрепиться на местах, где предположительно будут автобусные двери: стоять час в битком набитом автобусе ? удовольствие, как говорится, ниже среднего. Сзади напирают, первые соскакивают на мостовую, пытаются вклиниться обратно? Николай стоит чуть поодаль, заранее отказываясь от этой унизительной толкотни. Поодаль же стоят ржущие пэтэушники, но эти сядут. В момент, когда автобус будет тормозить, рванут, сметая всех, и с гоготом первые ворвутся в автобус. Морду бы набить волосатым оболтусам! Коля набил бы, да он один, а их ? шобла. Без поддержи ? самому накостыляют, а на поддержку особой надежды нет. Николай вдруг сообразил, что через несколько лет и Митька так же будет ездить в район. Неужели и он!? Своими руками бы прибил! И Николай, вероятно, впервые, остро почувствовал ответственность за вроде бы самого по себе растущего сына? Утрамбовались. Теперь доехать бы. Автобусы в пути нередко ломаются. Толи не обновляют парк вовремя, толи обычные нормы не годятся для этой дороги с крутыми подъемами, на которых переполненный автобус ревёт, как измученная скотина, толи механикам всё до лампочки, толи? Не один ли хрен: лишь бы доехать. Ну, и вернуться. А то на работе будет пыли до небес. Коля представил пузатого парторга, по случаю аврала накачивающего в цеху несознательных. Слава богу, ума хватило не влезть в партию: тащили ведь, льстили. Да своего ума, по правде, не хватило бы: Сергеич желторотому передовику все растолковал. «А ты сам-то, Сергеич?», помнится, спросил Коля. «Я ? другое дело», только и сказал тогда замкнувшийся вдруг наставник. Сергеич писал свое заявление в окопе, перед контрнаступлением, вместе со всем взводом. Половине его товарищей билеты так и не успели вручить. Фу, пронесло, доехали, и даже не за обычный час, а за сорок пять минут, по расписанию. Добрая половина вывалила из автобуса на рыночной площади, с удовольствием хватая свежий, не прогретый еще воздух. Николай, не теряя времени, быстро пошел вдоль рядов, узнать цены. У «черных» (дорога с юга на Москву проходит через райцентр, и кавказцев на рынке немало) обычно были ценники: огрызок бумаги с цифрами, написанными химическим карандашом, своих приходилось спрашивать. Некоторых, впрочем, можно и не спрашивать. Вон, краснорожая баба, горластая алкаголичка-гипертоничка, барыга определённо, и время тратить нечего. Даже если б цена у неё нормальная была, всё равно не купил бы. Противно. Я на заводе горбачусь, а она с чужих трудов руки греет, ничего не выращивая. Лучше у «черных» купить. «Черные», правда, сами, говорят, барыги: скупают у себя в сёлах фрукты да везут. Ну, так они везут за сотни верст, не дают сгнить там, где этого добра полно, а ты, тётка, что полезного делаешь? Стукнет тебя удар, как пить дать, стукнет, и кто тебе поможет, кто слово доброе скажет?? А может, и не надо так? Может, помогает она на ноги встать сыну в техникуме или дочке в медучилище, и будет у них ума и сердца не бросить несчастную калеку на произвол судьбы? Может быть. Задумавшись, Николай проскочил в ряд, где торгуют семечками. Машинально подошел к статной хохлушке. Молода, молода той первой, настоящей, молодостью, когда тяжелая постылая работа, роды и аборты, муж-пьяница и повседневние нескончаемые женские заботы ? всё, что скрывается за коротким безликим словом «годы» - еще не успело оставить печати на этом лице и фигуре. Николай взглянул на безмятежную здоровую улыбку, на пышные округлые плечи, грудь? Кх-кх, Коля, ты, здесь, кажется, не за семечками. Хохлушка, от которой не ускользнули ни внимание, ни смущение покупателя, испытывая в глубине души радость маленькой женской победы, заиграла ямочками на щеках: «Что, отведать захотелось? Угощайся!», - роскошная рука указывала на мешок с семечками, - и раскатисто захохотала. Коля, чувствуя жжение в ушах от мгновенно прилившей крови, ломанул в толпу, но еще долго не мог отделаться от ощущения, что хохот хохлушки стучит у него в затылке. ?А вот это удача. Бабуля почему-то припозднилась, и только развязывала свою корзиночку, хотя торговля была давно в разгаре. - Чем торгуешь, бабушка? «Какая я тебе баушка?», - чуть было не отрезала старуха, но осеклась: нехорошо почин портить. Сливой, милок, сливой. По чём? 25, милый, 25. Коля понимал, что даже эту скромную цену можно сбить, он чувствовал, что крестьянке совестно просить за сливу, говно это, цену полутора килограммов хлеба. А цену хлебу старуха знала, ох, знала? Родилась она в то время, когда лихая и злобная баба ? Революция, впервые в этом веке в бешенном своем танце мела подолом Россию, оставляя багряный след. Не у каждого на столе хлебушек, значит, был. Но этого старуха не помнит. Помнит, наверное, как голосили бабы, провожая мужиков на Германскую, и хлеба стало меньше. Помнит нищих из города, на лице которых страдание и повседневный нищенский взгляд слились в лишённую жизни маску. Помнит дезертиров, просивших хлеб и забывавшишь сказать «Христа ради» и «Бог спасёт», погруженных в какие-то свои мысли и грозившие кому-то в этих страшных мыслях крепким мужицким кулаком. Помнит, как голодные рабочие продотрядами шли отнимать хлеб у крестьян, как рабочие и крестьяне убивали друг друга за этот хлеб? Замуж выходила при НЭПе. Горе, войны, голод, казалось, остались позади, а впереди ? вечная счастливая и сытая жизнь. Дядья сидели за изобильным столом гордые, статные, своим трудом и сметкой крепко обосновавшиеся в жизни. «За нас держись, Настасья. Мы наказ Степана помним, тебя в обиду не дадим»? Не долго длилось безмятежное счастье: заголисили опять бабы, заревела скотина ? колхоз подминал вставшего на ноги крестьянина. Где вы, дядья, столь уверенные в своей силе? На Белом море ваши косточки, на Колыме, в оренгбургских ли степях ? кто знает. Но и эту напасть пережили, опять вроде жизнь налаживаться стала. И опять ? война. Уж её черед голосить. А кого эта доля миновала? Пройдись по соседним деревням: быстро ли найдешь избу без красной звездочки? Вернулся ли хозяин домой? Вряд ли. Почитай длинные списки на обелисках у сельсоветов: Ананьины, Давыдовы, Макаровы, Плотниковы, Селивановы, Щербаковы? А хлеба стало совсем мало. Зимой добавляли картофельные очистки, летом ? лебеду, но и тогда хлеба было негусто. Серёженьке, первенцу, в свои 14, по долгу старшего мужика в доме, пахавшего, отдавала и этот свой жалкий кусок, а когда девчонки не видели ? совала теплое яичко? Знала старуха цену хлебу. Торговаться, однако, у Коли язык не повернулся: не у одной у тебя, бабушка, совесть есть. Хотел взять килограмма 2-3, да всю корзинку и поставил на весы: ребятня налетит, да и самим вволю иногда не грех побаловаться, недорого ведь, а для разнообразия у «черных» чего-нибудь прикупим. 8 кило, с небольшим походом. Коля достал 2 рубля и пересыпал сизые плоды в свою сумку. А теперича шутя живется. Вот, пенсии стали платить. Ну, не как городным, так и 12 рублей разве не деньги? Семь кирпичиков на рупь. Два раза в неделю привозят, из району, ешь от пуза. Легко хлебушек-то дается, а иным ? уж черезчур. Скотину, господи прости, печёным хлебом, э-эх? Дослушав старухины мысли, Николай повернулся, чтобы пойти дальше. «Милок?», - засутилась старуха, ставя корзину на весы: лишний гривенник, конечно, не помешал бы, да Бога ведь не обманешь. «Всё нормально, бабушка, всё нормально?» Пора было возращаться к присмотренным торговцам в рядах ближе к выходу. Прикидывая на ходу, чем завершить затоваривание, пошел мимо мясного павильона. На привычном месте сидел Вася, безногий городской побирушка. Коля отсыпал на газетку немного слив, Вася одобрительно кивнул. Коля не сразу понял, что изменилось в облике нищего: те же культи на той же грязной каталке, то же испитое морщинистое лицо, та же бурая гимнастерка? Медаль! На гимнастерке не было медали «За отвагу!». Вторую свою медаль, «За победу над Германией», Вася давно пропил: «Значок, всем давали». На первую тоже периодически находились охотники, но Вася стучал себя кулаком в грудь: «Эт-ту н-не пропью: я за неё ноги отдал!», и действительно, страдал с похмелья чуть не ежедневно, но медаль многие годы красовалась на законном своём месте. «Мне и орден могли дать!». Точно, не каждый день пехотинцу удаётся остановить танк, прорвавшийся на передок. Для этого хитрость нужна и сноровка, а главное ? в штаны не наложить: с мокрыми штанами бросок противотанкой гранаты обычно не получается. Могли дать орден. Да не баловали, видно, орденами. А может просто тот, кто наградную писал, сам без ордена был. А про ноги ? это Вася так, для красного словца. Ноги ? это потом, в сраном каком-то городишке ? полтора дома - в Восточной Пруссии, на порядочной карте не найдешь, да и называется он теперь по-другому. Немец, гадюка, затаился в подвальчике. Когда всё вроде кончилось, резанул из пулемета почти в упор. Никакого геройства тут не было. А на немца Вася и не злится уже: не известно ещё, как бы в Кённигсберге дело обернулось. Да и на кого злиться: ребята сразу подвал гранатами забросали? «Выманили-таки, филателисты ё?ные», - зло сплюнул Николай, «не погнушались». Хотел дать Васе мелочи ? передумал: всё одно пропьёт. Потом, неизвестно почему, достал заначеный трояк и молча положил Васе в кепку. Вася замер в недоумении. Николай развернулся и пошёл. На полпути дорогу Коле пересёк какой-то в штатском, кивком предложил следовать за собой. Ясное дело, сообразил Коля, - конец месяца. Коля успевал еще заглядывать на ценники и прислушиваться к торгу, то это ему уже было не нужно. Зашли в какую-то хибару, которой Коля раньше на рынке не замечал. Тебя не касается, вот и не замечаешь. Быстро заполнили анкету и отправили в предбанник. Коля сел ждать своей очереди. Дверь в разделочную была приоткрыта. На стуле кто-то сидел, и к нему подошёл мясник в грязном халате, молодой кучерявый мужик с железным зубом и нагловатой ухмылкой, не то цыган, не то татарин. Мясник, блестя влажными глазами, махнул топором, но топор, отпружинив от шеи, скользнул мимо. Вот народ, голову по-человечески отрубить не умеют! А ты сиди тут, жди, когда продуктовым набором к Октябрьским встретишься с семьёй. Особенно неприятно Коле было думать о разрубе ноящей поясницы. Вот до чего доводит сознательность. При этом слове на соседнем стуле появился Сергеич со стаканом в руке. Торжественно опрокинув стакан, Сергеич изрек: «Сынок, золотую оправу на х? не наденут». Коля сразу вспомнил: они обмывали одну из первых колькиных получек, и захмелевший юный пролетарий начал было что-то молоть про сознательность. Вот тут-то Серьгеич и сказал? От кудрявой сентенции Сергеича всё опять стало ясно и легко. «Селиванов!?». Нет, хрен вам! Сейчас встану и уйду. И ничего вы мне не сделаете! Ну, обзовёте несознательным ? делов куча. «Колька, нажрались вчера, что-ли? Обещал ведь в город съездить!» И то ? была только водка, хорошая, московская, чего ж в голове дерьмо всякое плавает? Коля растёр поясницу ? ничего, пройдет ? и быстро подскочил. Надо было съездить в район, обернуться до работы: у Митьки день рождения.
