Стихи, которые мы читаем

Мне кажется, что с Вами мы встретимся в Сиатле
на опере кого-то, кого давно уж нет.
Мы наведем бинокли, подумаем: «навряд ли…»,
«О Боже, неужели…», и нам погасят свет.
Под музыку Руджеро, а может быть, Винченцо
Вы будете метаться: «она иль не она?»
А я вцеплюсь зубами в остаток заусенца…
Зачем я в этом платье, где голая спина?
Под музыку Руджеро, а может быть, Винченцо
Вы будете на пляже мне говорить про стыд
и на меня пытаться накинуть полотенце —
я буду обижаться и буду делать вид.
И мы поедем в город, а может, не поедем,
а может быть, останемся еще на пару дней,
и будем так друг другу любезны тем и этим,
а чем — узнаем после. Чем дальше — тем видней.
Под музыку Вивальди, а может быть Пучини
мы мысленно дуэтом то лето пропоем,
забудемся в деталях, заблудимся в причине
и бросимся в антракте друг к другу напролом.
…Лысеющий мужчина и тетка в глупом платье,
придумавшие лето себе среди зимы,
расходятся спокойно, почти на автомате,
поскольку это точно не вы, не я, не мы.

Екатерина Горбовская

Я кричу по ночам от ужаса,
Я от ужаса днём молчу:
Я боюсь, я боюсь замужества –
Не хочу, не хочу, не хочу!

Я хочу жить у папы с мамою,
Грызть морковку, вести дневник,
А мне снится всё то же самое:
Пучеглазый чужой мужик.

Снятся комнаты неуютные
И большая кровать у стены –
Извели меня эти мутные,
Беспощадно дурные сны.

Екатерина Горбовская

Римма Казакова:
В какой-то миг неуловимый,
неумолимый на года,
я поняла, что нелюбимой
уже не буду никогда.

Что были плети, были сети
не красных дат календаря,
но доброта не зря на свете
и сострадание не зря.

И жизнь - не выставка, не сцена,
не бесполезность щедрых трат,
и если что и впрямь бесценно -
сердца, которые болят.

Римма Казакова:
Люби меня!
Застенчиво,
боязно люби,
словно мы повенчаны
богом и людьми...

Люби меня уверенно,
чини разбой —
схвачена, уведена,
украдена тобой!

Люби меня бесстрашно,
грубо, зло.
Крути меня бесстрастно,
как весло...

Люби меня по-отчески,
воспитывай, лепи,—
как в хорошем очерке,
правильно люби...

Люби совсем неправильно,
непедагогично,
нецеленаправленно,
нелогично...

Люби дремуче, вечно,
противоречиво...
Буду эхом, вещью,
судомойкой, чтивом,

подушкой под локоть,
скамейкой в тени...
Захотел потрогать —
руку протяни!

Буду королевой —
ниже спину, раб!
Буду каравеллой:
в море! Убран трап...

Яблонькой-дичонком
с терпкостью ветвей...
Твоей девчонкой.
Женщиной твоей.

Усмехайся тонко,
защищайся стойко,
злись,
гордись,
глупи...
Люби меня только.
Только люби!

Римма Казакова:
Мой рыжий, красивый сын,
ты красненький, словно солнышко.
Я тебя обнимаю, сонного,
а любить - еще нету сил.

То медью, а то латунью
полыхает из-под простыночки.
И жарко моей ладони
в холодной палате простынувшей.

Ты жгуче к груди прилег
головкой своею красною.
Тебя я, как уголек,
с руки на руку перебрасываю.

Когда ж от щелей
в ночи
крадутся лучи по стенке,
мне кажется, что лучи
летят от твоей постельки.

А вы, мужчины, придете -
здоровые и веселые.
Придете, к губам прижмете
конвертики невесомые.

И рук, каленых морозцем,
работою огрубленных,
тельцем своим молочным
не обожжет ребенок.

Но благодарно сжавши
в ладонях, черствых, как панцирь,
худые, прозрачные наши,
лунные наши пальцы,

поймете, какой ценой,
все муки снося покорно,
рожаем вам пацанов,
горяченьких,
как поковка!

Иногда

Без намёка, без упрёка
в день воскресный, день погожий
город счастлив одиноко
и на что ему прохожий?
И такая стать и сила -
этой улицы начало,
что и горечь отпустила,
даже память замолчала.
Верно, тут и буду жить я:
добираться до причала
и откладывать отплытье.

Хуан Хельман

Римма Казакова:
Все в природе строго.
Все в природе страстно.
Трогай иль не трогай -
То и это страшно.

Страшно быть несобранной,
Запутанной в траве,
Ягодой несорванной
На глухой тропе.

Страшно быть и грушею,
Августом надушенной,-
Грушею-игрушкою,
Брошенной, надкушенной...

Страсть моя и строгость,
Я у вас в плену.
Никому, чтоб трогать,
Рук не протяну.

Но ведь я - рябина,
Огненная сласть!
Капельки-рубины
Тронул - пролилась.

Но ведь я - как ярмарка:
Вся на виду.
Налитое яблоко:
Тронул - упаду!

Лес тихо охает
Остро пахнет луг.
Ах, как нам плохо
Без надежных рук!

Наломаю сучьев.
Разведу огонь...
И себя измучаю,
И тебя измучаю.
- Тронь!..
...Не тронь!

Римма Казакова:
Все говорят, что ты упрям и груб -
мужик, мол, от подмёток до прически!
А мне не оторвать горящих губ
от губ твоих, насмешливых и жёстких.

Пускай других разит субтильный шик
И жиденькая сладость лимонада... .
Да, грубый.
Да, упрямый,
Да, мужик!
Мужик, мужик...
А что мне, бабу надо?

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?….
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

И.Бродский

Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки
О камни и, придя в Шарлеруа, засел
В «Зеленом Кабаре», спросив себе тартинки
С горячей ветчиной и с маслом. Я глядел,

Какие скучные кругом расселись люди,
И, ноги протянув далеко за столом
Зеленым, ждал, — как вдруг утешен был во всем,
Когда, уставив ввысь громаднейшие груди,

Служанка-девушка (ну! не ее смутит
Развязный поцелуй) мне принесла на блюде,
Смеясь, тартинок строй, дразнящих аппетит,

Тартинок с ветчиной и с луком ароматным,
И кружку пенную, где в янтаре блестит
Светило осени своим лучом закатным.

Артюр Рембо

Редьярда Киплинга «If / Если»

О, если ты спокоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовешь, -

И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь тверд в удаче и в несчастье,
Которым в сущности цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова -
Без прежних сил — возобновить свой труд, -

И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и все начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперед нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: «Держись!» -

И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег,-
Земля — твое, мой мальчик, достоянье.
И более того, ты — человек!
Перевод С. Маршака

"Узнаешь брата Колю?" ©

Алексей Сурков.
"О нежности"

Мы лежали на подступах к небольшой деревеньке.
Пули путались в мякоти аржаного омета.
Трехаршинный матрос Петро Гаманенко
Вынес Леньку, дозорного, из-под пулемета.

Ленька плакал. Глаза его синие, щелками,
Затекали слезами и предсмертным туманом.
На сутулой спине, размозженной осколками,
Кровь застыла пятном, густым и багряным.

Подползла санитарка отрядная рыжая.
Спеленала бинтом, как пеленками, туго,
Прошептала: - Отплавал матросик, не выживет.
Потерял ты, Петрусь, закадычного друга!

Бился "максим" в порыве свирепой прилежности.
Бредил раненый ломким, надорванным голосом.
Неуклюжими жестами наплывающей нежности
Гаманенко разглаживал Ленькины волосы.

По сутулому телу расползалась агония,
Из-под корки бинта кровоточила рана.
Сквозь пальбу уловил в замирающем стоне я
Нервный всхлип, торопливый выстрел нагана.

...Мы лежали на подступах к небольшой деревеньке.
Пули грызли разбитый снарядами угол.
Трехаршинный матрос Петро Гаманенко
Пожалел закадычного друга.

Семен Кирсанов:
Жизнь моя,ты прошла, ты прошла,
ты была не пуста, не пошла.
И сейчас еще ты,точно след,
след ракетно светящихся лет.

Но сейчас ты не путь, а пунктир
по дуге скоростного пути.

Самолет улетел, но светла
в синеве меловая петля.
Но она расплылась и плывет...
Вот и все, что оставил полет.

Семен Кирсанов:

Я пил парное далеко
тумана с белым небом,
как пьют парное молоко
в стакане с белым хлебом.

И я опять себе простил
желание простора,
как многим людям непростым
желание простого.

Так пусть святая простота
вас радует при встрече,
как сказанное просто так
простое: «Добрый вечер».

В твоих глазах закат последний,
Непоправимый и крылатый,
Любви неслыханно-весенней,
Где все осенние утраты.
Твои изломанные руки
Меня, изломанного, гладят,

И нам не избежать разлуки
И побираться Христа ради!
Я на мосту стою холодном
И думаю — куда упасть…
Да, мы расстались, мы — свободны,
И стали мы несчастны — всласть…

Леонид Губанов

День наш к концу уже катился,
Общались мы обрывками из фраз.
Ты слышал, снова Путин обратился?
Не слышал. Нет. В кого на этот раз?
В наездника, спортсмена, рыболова,
На дно ныряльщика, врача или певца?
Я занят был приготовлением плова.
И вылетел из жизни слегонца.

Нет, был в костюме, тон держал без фальши.
И голос был его для всех для нас целебен.
– «Народ мой, – отдыхайте дальше!
На праздники, вам самолётов в небе,
Я подарю». Да, это было щедро.
Спасибо, самолёты нас взбодрят!
Зарукоплещут депутаты ЕдРо
И выберут – подряд и не подряд.
Шнур.

Сменю интернет на рай в шалаше

Зинаида Долотовская​

Доброе слово и кошке приятно,
Фраза, затёртая, просто до дыр.
Но не для всех, к сожалению, понятно-
Может на этом и держится мир?

Тёплые чувства, слова и общение,
Разве заменит нам интернет?
Или по вайберу, чай с наслаждением,
Просто картинка, холодный привет.

Свой интеллект повышать научились,
Не выходя никуда из квартир.
Вырос айкью, только чувства разбились,
И потускнел, обеднел целый мир.

Доброе слово хочется слышать,
Только в живую, с волнением в душе.
Чувствуя, как кто-то рядышком дышит,
Сменю интернет на рай в шалаше.
................................................................​

Взяться за перо заставило стихотворение нашей местной поэтессы, любезно переданное мне вчерашним​

скайпом. С вопросом поставленный в заглавии стиха, приходится сталкиваться ей, как педагогу, каждый день.

Занимаясь с детьми более 30 лет, также обратил внимание на прямую зависимость уровня игры своих ​

учеников и от того, что они получили в наследство от родителей.

Откуда он в семье такой?

Зинаида Долотовская​

С судьбою спорить бесполезно
И гены не сотрёшь ничем.
Хоть воспитанию, всем известно,
Посвящено немало тем.

Теория о многом пишет,
У практики, другой прогноз.
И потому, порою слышим,
Какой случается курьёз.

В семье соседа многодетной,
Где, что ни день –девятый вал.
Дерутся в дыме сигаретном
Шесть сыновей большой и мал.

И лишь седьмой-всегда со скрипкой,
Ему до драки дела нет.
Отличник в школе и с улыбкой
Он исполняет свой сонет.

Опрятен, педантичен, скромен,
Откуда он в семье такой?
Кто он: явление, феномен?
Ответ простой – он им чужой.

Его забрали из приюта,
Чтоб не считался сиротой.
Да, воспитанье – это круто,
Но гены посланы судьбой.

03.05.2020г.​

Иосиф Бродский.

Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег,
и машины летят неустанно.

Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я?
Что-то здесь навсегда изменилось.

Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек,
мы становимся смертью и раем.

Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать.
Обгонять только это возможно.

Как разглядеть за днями след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу этот след…
На батарее были сплошь девчонки.
А старшей было восемнадцать лет.
Лихая чёлка над прищуром хитрым,
Бравурное презрение к войне…
В то утро танки вышли прямо к Химкам.
Те самые. С крестами на броне.
И старшая, действительно старея,
Как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
- Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь! –
И – залп!
И тут они заголосили, девчоночки.
Запричитали всласть.
Как будто бы вся бабья боль России
В девчонках этих вдруг отозвалась.
Кружилось небо – снежное, рябое.
Был ветер обжигающе горяч.
Былинный плач висел над полем боя,
Он был слышней разрывов, этот плач!
Ему – протяжному – земля внимала,
Остановясь на смертном рубеже.
- Ой, мамочка!..
- Ой, страшно мне!..
- Ой, мама!.. –
И снова:
- Батарея-а-а! –
И уже
Пред ними, посреди земного шара,
Левее безымянного бугра
Горели неправдоподобно жарко
Четыре чёрных танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
Бой медленною кровью истекал…
Зенитчицы кричали и стреляли,
Размазывая слёзы по щекам.
И падали. И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
И честь свою (в буквальном смысле слова!).
И Родину. И маму. И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность венчального стола.
Неслышанное: «Ты моя – навеки!..»
Несказанное: «Я тебя ждала…»
И губы мужа. И его ладони.
Смешное бормотание во сне.
И то, чтоб закричать в родильном доме:
«Ой, мамочка! Ой, мама, страшно мне!!»
И ласточку. И дождик над Арбатом.
И ощущенье полной тишины…
…Пришло к ним это после. В сорок пятом.
Конечно, к тем, кто сам пришёл с войны.

Роберт Рождественский. "Баллада о зенитчицах".

Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя.
Не потому, что б я ее любил,
А потому, что мне темно с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у нее одной ищу ответа,
Не потому, что от нее светло,
А потому, что с ней не надо света.

И. Анненский 3 апреля 1909

Crest,
Когда на сердце тяжесть,
И холодно в груди,
Ты, если не посажен,
К маммологу иди.

Александр Вертинский

Хорошо в этой маленькой даче
Вечерами грустить о тебе.
Так по-детски обиженно плачет
Маячок на зеленой губе.

И уходят в закатные дали
Золотые кораблики – сны,
Те, что в детстве когда-то пускали
Мы, играя по лужам Весны.

Скоро вспыхнут опалами ядра
Фонарей в предвечерней тени,
И на реях японской эскадры,
Как на елке, зажгутся огни.

А вчера в кабаке у фонтана
Человек с деревянной ногой
Утверждал, что любовные раны
Заживают от пули простой.

И, смеясь над моими стихами
После пятой бутылки вина,
Говорил, заливаясь слезами,
Что его разлюбила жена.

«Понимаешь, сбежала с матросом!
Я калека, а он молодой!»
Я подумал, такие вопросы
Не решаются пулей простой.

Но ему ничего не ответил,
Я молчал, улыбаясь тебе.
Где-то в море печален и светел
Ангел ночи пропел на трубе.

Да… Любовь – это Синяя Птица!
Только птицы не любят людей.
Я усну. Мне сегодня приснится
Мягкий шелк твоих рыжих кудрей.

Скользишь над пропастью моих скорбей
ты, словно луч луны над бездной вод,
мой дух, окостеневший от невзгод,
умащивая нежностью своей.
Ты в жизнь вступаешь, я прощаюсь с ней,
но, времени опровергая ход,
ты, словно луч луны над бездной вод,
скользишь над пропастью моих скорбей.
Так пусть горчит надежд отцветших плод
лишь на губах поэзии моей, —
раз хочет тот, кто создал небосвод,
чтоб ты над пропастью моих скорбей
прошла, как луч луны над бездной вод.

АМАДО НЕРВО

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за все вам — усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.

Андрей Дементьев, 1977

Хотя враждебною судьбиной
И были мы разлучены,
Но все же мы народ единый,
Единой матери сыны;

Но всё же братья мы родные!
Вот, вот что ненавидят в нас!
Вам не прощается Россия,
России – не прощают вас!

Ф.И. Тютчев. 1867 г.

Томительный, палящий день
Сгорел; полупрозрачна тень
Немого сумрака приосеняла дали.
Зарницы бегали за синею горой
И, окропленные росой,
Луга и лес благоухали.
Луна во всей красе плыла на высоту,
Таинственным лучом мечтания питая,
И, преклонясь к лавровому кусту,
Дышала роза молодая.

Денис Давыдов

—- добавлено: 3 июн 2020, опубликовано: 3 июн 2020 —-

Это только пустые романы,
Это только весенняя блажь.
Неужели и ты за туманы
Соловьиное сердце отдашь?

На земле порасставлены клетки,
Для земли хоть себя пожалей.
Не слетай с распустившейся ветки,
Не слетай в западню, соловей.

Это мир бесконечной печали,
Без надежды уже до конца.
Разбиваются в самом начале
О густую решетку сердца.

О, не верь в золотые туманы
И не верь, что бывает любовь.
Не хочу, чтоб из маленькой раны
Полилась соловьиная кровь.

Начитавшись обманчивых сказок,
Ни во сне, ни уже наяву,
К сотне тысяч банальных развязок
Так печально добавить главу…


Анатолий Штейгер

Болеро. Граммофон. Проходные дворы.
Мимо юных пожаров по веткам скользя,
я услышу, как в небе поют топоры,
точно ангелы. И обернуться нельзя.

И проснуться нельзя. Только медленный свет,
только шорох иглы по изгибам реки,
и ползут, оставляя светящийся след,
по ресницам оранжевые мотыльки.

Ненадежное сердце, стыдясь хрипотцы,
тянет время — по жилам, вперед и назад,
и на правом предсмертии жизни рубцы
набухают кленовым огнем. Листопад.

На горящих листах ты отыщешь меня
и допишешь простым граммофонным пером
к партитуре реки и ночного огня,
и короткого вдоха любви. Болеро.

Андрей Ширяев .

Жизнь такова, какова она есть, и больше - никакова

Один графоман в солидный журнал
прислал корявый стишок.
Совсем таланта не было в нём,
и стиль был весьма смешон.
Но чтобы вывод под стих подвесть,
в нём были такие слова:
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше - никакова!»

Младший редактор сказал: «Пустяки!
Ступай-ка в корзину, брат!»
Но чем-то тронули сердце стихи,
и он их вернул назад.

- Вчера я пришёл весёленький весь,
и жена была неправа.
Но «жизнь такова, какова она есть,
и больше - никакова!»

Редактор отдела, увидев стих,
наморщил высокий лоб.
Стихи банальные. Автор псих.
А младший редактор жлоб.

Но строчки вошли, как благая весть,
до самого естества.
«Жизнь такова, какова она есть,
И больше - никакова!»

И свой кабинет озирая весь,
подумал любимец богов:
«А может, и я таков, как есть,
И больше совсем никаков».

И страшная мысль, как роса с травы,
скатилась с его головы:
А может, и все таковы, каковы,
И больше - никаковы?

Костров Владимир Андреевич

Tak

Фотография с моря

Так поля у шляпы свисали, словно
это были уши — печальный слоник,
на трубе играя, глядел на волны.
И садились чайки на крайний столик.

Эти просто пили, а те — кричали.
И, встречая осень, гудел кораблик…
Он играл на черном, как смерть, причале —
выдувал луну, как воздушный шарик.

И казалось — было такое чувство, —
он уйдет оттуда — исчезнет море,
пароходик, чайки. Так станет грустно.
И прольешь не пиво, мой друг, а горе.

Потому и лез и совал купюры —
чтоб играл, покуда сердца горели:
«Для того придурка, для этой дуры,
для меня, мой нежный, на самом деле».

Борис Рыжий

Навеяла сегодняшняя дискуссия в теме "Политика и вокруг", как ни странно
Там я процитировал по памяти лишь заключительное четверостишие.
Захотелось перечитать полностью:

О, знал бы я, что так бывает...

О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью - убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.

Но старость - это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.

© Пастернак