Стихи, которые мы читаем

Ты грязный негодяй с кровавыми руками,
Ты зажиматель ртов, ты пробиватель лбов,
Палач, в уютности сидящий с палачами,
Под тенью виселиц, над сонмами гробов.

Когда ж придёт твой час, отверженец Природы,
И страшный дух темниц, наполненных тобой,
Восстанет облаком, уже растущим годы,
И бросит молнию, и прогремит Судьбой.

Ты должен быть казнён рукою человека,
Быть может собственной, привыкшей убивать,
Ты до чрезмерности душою стал калека,
Подобным жить нельзя, ты гнусности печать.

Ты осквернил себя, свою страну, все страны,
Что стонут под твоей уродливой пятой,
Ты карлик, ты Кощей, ты грязью, кровью пьяный,
Ты должен быть убит, ты стал для всех бедой.

Природа выбрала тебя для завершенья
Всех богохульностей Романовской семьи,
Последыш мерзостный, ползучее сцепленье
Всех низостей, умри, позорны дни твои.

Константиин Бальмонт

Николя Два.

Текут рекой за ратью рать,
Чтобы уткнуться в землю лицами;
Как это глупо — умирать
За чей-то гонор и амбиции.
© Губерман

О САМОМ ВАЖНОМ В ПОЭЗИИ
* * *
Ломают головы над рифмами поэты:
Пытаются друг друга удивлять
И очень изощряются при этом,
Стараясь рифм глагольных избегать.

И грамматические рифмы не в почёте:
Считается, что это "моветон".
Вот составные сейчас мОдны очень.
Должны быть корни разные притом.

Не "комильфо" слова, где общий корень -
Не стоит их в стихе употрeблять.
И с этим бесполезно даже спорить,
Коль претендуешь ты поэтом стать.

Вот так ломая голову над рифмой,
Поэт о главном может вдруг забыть -
О самом важном для стиха - о смысле,
А без него стиха не может быть.

Степанян (Богомолова) Татьяна

Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.

И. Бродский.

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря....

Погреб

О сжальтесь надо мною,
Товарищи друзья!
Красоткой молодою
Вконец измучен я.

Всечасно я тоскую,
Горька моя судьба,
Несите ж круговую,
Откройте погреба.

Там, там, во льду хранится
Бутылок гордый строй,
И портера таится
Бочонок выписной.

Нам Либер, заикаясь,
К нему покажет путь,—
Пойдемте все, шатаясь,
Под бочками заснуть!

В них сердца утешенье,
Награда для певцов,
И мук любви забвенье,
И жар моих стихов.

А. С. Пушкин

Лесные шахматы
Утром солнце засветило
Сквозь листву, сучки и ветки,
И как будто поделило
Лес на шахматные клетки.
Насторожены и хмуры
ели – шахмат мастера.
Вот расставлены фигуры.
Начинается игра!
Как всегда, сначала пешки
В наступление идут:
Вырастают сыроежки
Здесь и там, там и тут!
Подосиновик за пнем,
Два груздя среди стволов…
Это – первый ход конем
И размен слонов.
Моховик срезаю я
И горжусь, не скрою:
У противника ладья
выиграна мною!
Но противник мой хитер,
Ход продумал тонко:
Предлагает мухомор
Он за два опенка!
Продолжаю я игру.
Мухомора не беру.
Двум боровикам подряд
Объявляю шах и мат!
Матч окончен. Все грибы
Мне сдаются без борьбы.
Я в корзинку их кладу.
Посошок я вырубил:
Завтра снова в лес приду,
Раз сегодня выиграл!
Владимир Луговой

С.Михалков «Дядя Стёпа в Красной Армии» 1940

«...Я возьму сегодня в бой
Пограничный столб с собой,
И он в землю будет врыт,
Где мне родина велит...»

Шаман!

Рассказ женщины

Помню, в бытность мою девицею
Мной увлекся начальник милиции.
Смел. На каждом боку по нагану.
Но меня увлекли хулиганы.

А потом полюбил прокурор.
Приглашал с собой на курорт.
Я была до тех пор домработницей.
Обещал, что сделает модницей.
Подарил уже туфли черные.
Но меня увлекли заключенные.

А потом я жила в провинции,
Населенной сплошь украинцами.
И меня увидав возле дома,
Полюбил секретарь райкома.
Подарил уже туфли спортивные.
Но меня увлекли беспартийные.

А потом полюбил шахматист.
Был он ловок, подвижен, речист.
Изучал он дебютов теорию -
В номера приглашал всё, в "Асторию"
Подарил он мне шахматы новые.
Но меня увлекли бестолковые.

В.Уфлянд

Александр Галич 1968. (Отрывок. Актуальный)

...Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!..

Музы, рыдать перестаньте,
Грусть вашу в песнях излейте,
Спойте мне песню о Данте
Или сыграйте на флейте.

Дальше, докучные фавны,
Музыки нет в вашем кличе!
Знаете ль вы, что недавно
Бросила рай Беатриче,

Странная белая роза
В тихой вечерней прохладе...
Что это? Снова угроза
Или мольба о пощаде?

Жил беспокойный художник.
В мире лукавых обличий -
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэта
В сердце его прихотливом
Стали потоками света,
Стали шумящим приливом.

Музы, в сонете-брильянте
Странную тайну Отметьте,
Спойте мне песню о Данте
И Габриеле Россетти.

Николай Гумилев

Покойник
Был такой разбойник,
Такой подлец, мошенник, плут,
Что смерти вы его не верьте,
Покуда трупа не найдут! © Самуил Маршак.

Ксения Валаханович

Посиди со мной, мама, ещё посиди...
Не спеши убегать, погоди, погоди!
Сохрани этот миг, отложи все дела.
Ты, казалось, недавно меня родила...

Посиди со мной, мама, ещё посиди!
Нам никто не расскажет, что ждёт впереди.
Не заметишь, как стану тебе по плечо...
Посиди со мной, мама, немного ещё.

Ты нужна мне сейчас, ты сейчас так нужна.
Пролетят день за днём, за весною весна,
Будет новая жизнь, а потом и семья...
Но пока я - лишь твой, ты пока - лишь моя!

Отложи все дела, позабудь обо всем.
Мы с тобой этот миг через жизнь пронесём.
Как сидел на руках, прижимаясь к груди...
Посиди со мной, мама, ещё посиди.

В тех областях, заполненных озоном,
Куда спускался с лирою Орфей,
Пригожин обнимается с Кобзоном,
Татарский - с статуэткою своей.

Стреляющего в птичек Моторолу
Стихами Стремоусов достает,
А Жириновский, скушав валидолу,
То воет, то в Пригожина плюет.

О, как сей вид хорош и благолепен!
Идиллия. И только вдругорядь
Раздастся глас: «А где Захар Прилепин?
Прилепин! Сколько можно повторять!»

Наталья Резник

Напрасный труд — нет, их не вразумишь, —
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация — для них фетиш,
Но недоступна им ее идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

Ф. И. Тютчев

Эдуард Асадов

Стихи о рыжей дворняге

Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
— Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.

Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.

Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.

Старик у вокзального входа
Сказал: — Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы…
А то ведь простая дворняга!

Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.

В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали…
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.

Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!

Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!

Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела…

Труп волны снесли под коряги…
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце — чистейшей породы!

Максимилиан Волошин

Террор.

Собирались на работу ночью. Читали
Донесенья, справки, дела.
Торопливо подписывали приговоры.
Зевали. Пили вино.

С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгоняли на темный двор.

Снимали с них обувь, белье, платье.
Связывали в тюки.
Грузили на подводу. Увозили.
Делили кольца, часы.

Ночью гнали разутых, голых
По оледенелым камням,
Под северо-восточным ветром
За город в пустыри.

Загоняли прикладами на край обрыва.
Освещали ручным фонарем.
Полминуты работали пулеметы.
Доканчивали штыком.

Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русскою песней
Возвращались в город домой.

А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.

1921 год

Борис Слуцкий

БОГ

Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Он жил не в небесной дали,
Его иногда видали
Живого. На мавзолее.
Он был умнее и злее
Того — иного, другого,
По имени Иегова,
Которого он низринул,
Извел, пережег на уголь,
А после из бездны вынул
И дал ему стол и угол.
Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.

Однажды я шел Арбатом,
Бог ехал в пяти машинах.
От страха почти горбата,
В своих пальтишках мышиных
Рядом дрожала охрана.
Было поздно и рано.
Серело. Брезжило утро.
Он глянул жестоко,
мудро
Своим всевидящим оком,
Всепроницающим взглядом.

Мы все ходили под богом.
С богом почти что рядом.

Да, сударь мой, нередко вот бывает:
Отец на стол, а детки за дележ,
И брата брат за шиворот хватает...
Из-за чего? И в толк-ат не возьмешь!
У вас-то, бар, я чаю, нет разлада...
А мужики, известно, вахлаки:
У них за грош — остуда и досада,
За гривенник какой-нибудь — пинки!
Тут из-за баб, детишек выйдет злоба...
Вот мы теперь: всего-то двое нас —
Мой брат да я; женаты, сударь, оба,
И хлеб всегда имели про запас;
И жили бы себе, домком сбирались...
Нет, погоди! Вишь, жены не в ладу:
Вон у одной коты поистаскались...
«Я, — говорит, — на речку не пойду;
Пускай идет невестка, коли хочет,
Ей муж успел обнову-то купить...»
А та себе, как бешеная, вскочит,
Начнет вот так руками разводить
И ну кричать: «А ты что за дворянка?
Котов-де нет, да села и сидит...»
И тут пойдет такая перебранка,
Что у тебя в ушах инда звенит.
Брат за жену, глядишь, замолвит слово
И дурою мою-то назовет,
А у тебя на слово пять готово, —
Вот, сударь мой, потеха и пойдет!
Всё это так... И при отце бывало.
Да старичок нас скоро разводил;
Чуть крикнет: «Эй!» — бежишь куда попало,
Не то — беда! Ох, крут покойник был!
Как помер он, мой брат и позазнался:
Срамит меня, срамит мою жену:
Вы, дескать, что? Старшим-то я остался,
Я, говорит, вас вот как поверну!
И повернул.... Тут надо лык на лапти —
Он бражничать возьмется да гулять;
Ты цеп берешь — он ляжет на полати...
Ну, одному не растянуться стать.
Жена его всё, знаешь, поджигает:
«Делись, дескать! Твой брат-то лежебок,
Как куколку жену-то снаряжает,
Исподтишка весь дом поразволок...»
Сама-то, вишь, она скупенька больно,
Готова век в отрепьях пропадать,
Да любит жить хозяйкой самовольной,
По-своему всё, знаешь, повершать.
Ну, а моя бабенка не сварлива,
А грех таить — от щегольства не прочь,
Да и того... в работе-то ленива,
Что есть, то есть, — тут ложью не помочь.
Вот, сударь мой, и завязалось дело:
Что день, то шум, под шумом и заснешь;
И брату-то всё это надоело,
И мне равно, — и начали дележ...
Сперва-то мы по совести делились,
Не сладили — взялись было за суд;
Ну, кое-как в расправе помирились,
Остался спор за старенький хомут...
И я кричу, и брат не уступает:
«Нет, — говорит, — хоть тресни, не отдам!»
Я за шлею, — он, знаешь, вырывает
Да норовит ударить по рукам.
И смех и грех!.. Стоим за дрянь горою!..
Вдруг, сударь мой, моргнуть я не успел,
Как крикнул брат: «Возьми, пусть за тобою!» —
Да на меня хомут-то и надел.
Я сгоряча в шлее позапутлялся;
Народ орет: «Вот, обрядил коня!..»
Уж так-то я в ту пору растерялся —
Инда слеза прошибла у меня!..
Вам, сударь, смех... Нет, тут смешного мало:
Ведь брат-то мой по-барски чаял жить;
Взялся за гуж — ан силы недостало,
Тужил, тужил — и начал с горя пить.
И мне не мед... Ведь праздников не знаешь:
Работаешь, спины не разогнешь,
Чуть непогодь — всё стонешь да перхаешь...
Вот, сударь мой, мужицкий-то дележ!

— Иван Никитин.
«Делёж» (26 октября 1855).

Сергей Михалков

БАРАНЫ

По крутой тропинке горной
Шел домой барашек черный
И на мостике горбатом
Повстречался с белым братом.

И сказал барашек белый:
"Братец, вот какое дело:
Здесь вдвоем нельзя пройти,
Ты стоишь мне на пути."

Черный брат ответил: "Ме,
Вы в своем, баран, уме?
Пусть мои отсохнут ноги,
Если я сойду с дороги!"

Помотал один рогами,
Уперся другой ногами...
Как рогами ни крути,
А вдвоем нельзя пройти.

Сверху солнышко печет,
А внизу река течет.
В этой речке утром рано
Утонули два барана.

Друг мой, мы зажились.
Бывает. Благодать.
Раз поэтов не убивают,
значит, некого убивать.

1975 Вознесенский

Вертинский.
Посвящение погибшим юнкерам

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!

класс

и первоисточник...

Геннадий Шпаликов

Я к вам травою прорасту,
попробую к вам дотянуться,
как почка тянется к листу
вся в ожидании проснуться,

Однажды утром зацвести,
пока её никто не видит…
а уж на ней роса блестит
и сохнет, если солнце выйдет.

Оно восходит каждый раз
и согревает нашу землю,
и достигает ваших глаз,
а я ему уже не внемлю.

Не приоткроет мне оно
опущенные тяжко веки,
и обо мне грустить смешно
как о реальном человеке.

А я — осенняя трава,
летящие по ветру листья,
но мысль об этом не нова,
принадлежит к разряду истин.

Желанье вечное гнетёт —
травой хотя бы сохраниться.
Она весною прорастёт
и к жизни присоединится.

К. Симонов

Когда со мной страданьем
Поделятся друзья,
Их лишним состраданьем
Не обижаю я.

Я их лечу разлукой
И переменой мест,
Лечу дорожной скукой
И сватовством невест.

Учу, как чай в жестянке
Заваривать в пути,
Как вдруг на полустанке
Красавицу найти,

Чтоб не скучать по году
О той, что всех милей,
Как разложить колоду
Из дам и королей,

И назло той, упрямой,
Наоборот, не в масть,
Найдя в колоде даму,
У короля украсть.

Но всю свою науку
Я б продал за совет,
Как самому мне руку
Не дать тебе в ответ,

Без губ твоих, без взгляда
Как выжить мне полдня,
Пока хоть раз пощады
Запросишь у меня.

Просто шли по дороге боги
Можешь верить или не верить, может, правда, а может, небыль.
Просто шли по дороге звери, по дороге, ведущей в небо.
Котик, мишенька и зайчатка. Вдоль дороги росла просянка, и слова у них не кончались, и болтали о разном-всяком
звери плюшевые, живые, сны и ватное одеяло.
Даже волки на них не выли, даже солнце на них смеялось.
Бесконечно тянулись числа, города поднимались, страны.
Звери шли и добром лучились, и несли в мягких лапах странность.

Был зайчатка пушистым, белым, с носом розовым и цветочным. И навстречу беда болела в каждой клеточке, в каждой точке.
К ним беда — как старуха в чёрном, выжигая остатки счастья.
"Я же смелый", — сказал зайчонок.
"Я же справлюсь", — сказал ушастый.
Словно он не зверёк, а ветер. Окна хлопали как ладоши.
И не стало беды на свете, и нигде не болело больше.

Оставляли тираны троны, поджимали шпионы жала.
Просто шли по дороге трое, и усталость от них бежала. Падал с ветки созревший жёлудь.
Звери шли и сочились мёдом: котик, зайка и медвежонок, три довольных весёлых морды.
И любовь к ним спустилась плавно на серебряном парашюте.
Косолапый сказал: "Ну ладно",
"Я же сильный", — сказал мишутка.
И взвалил её на закорки, меж лопаток согрел ей норку. Холод треснул засохшей коркой, и любви сразу стало много.

Стало столько, что не измерить, не испить, не укрыть в застенках.
Просто шли по дороге звери: мишка, заинька и котейка. Понарошечные, смешные уши, души, хвосты и лапы.
Даже зубы у них не ныли, даже дождик на них не капал, деликатно вокруг мурашил.
Просто шли по дороге сказки. А потом повстречали в страшном, пустотелом и пустоглазом навьем царстве, в голодной бездне ту, что ходит бесцветной тенью. Ту, что в окна без спроса лезет.
И мурлыкнул друзьям котейка:

"Я ведь пуговка божьих судей. Оторвусь я — пришьют и вденут. У меня же их девять, судеб. А у вас вроде как не девять".
Стала шерсть у него из меди, стал он хтонью железной сборки. И не стало на свете смерти.
Просто шли по дороге боги.
А потом ты открыл им двери. Лунный луч был дрожащ и тонок. И вошли в нашу спальню звери, и сказали, что ты — ребёнок. Очень маленький, робкий, дивный.
Вот поэтому этой ночью они смерть твою победили,
и беду твою победили,
всех-превсех они победили.
И любви теперь сколько хочешь.
Резная Свирель