Шедевры и курьёзы советского плаката

Рекламный плакат Московского треста кафе и закусочных, 1970-е годы

Реклама перелета из Нью-Йорка в Москву самолетами «Аэрофлота», 1960-е гг.

На борту обещают русскую национальную кухню, черную икру и даже водку.

Реклама Москвич-433 и 426

Первый перелет на ТУ-114 из Москву в США совершил... нет, не Чкалов, или Громов. Первым слетал Хрущев. Самолет был еще сырой, недостаточно испытанный. Но Никита хотел не просто посетить америкосов, но и показать им кто есть кто.

Никита мог, когда хотел

А вместе с ним на борту летел Туполев и вся его команда. Для страховки, надо думать.

Модель Джерри Холл для Vogue, СССР, 1975 год

Рекламная иллюстрация Андрея Барковского «Молочные концентраты с какао и кофе», 1952 год

Реклама синтезатора, 1982 год

Думаю, что фото сделано между 1925-м годом (отмена сухого закона) и 1931-м (снос Храма Христа Спасителя, он на заднем плане).

Спичечный коробок, 1960-е годы

Ретро-реклама авиакомпании «Аэрофлот», 1968 год

В этот день, 2 сентября 1930 года, в Москве открылся Московский энергетический институт.

В первые годы Московский Энергетический институт интенсивно рос и уже в 1932 году в МЭИ открылись первые шесть факультетов. В 1934 году было заложено главное здание МЭИ на Красноказарменной улице. С 1935 года в МЭИ появилась вечерняя форма обучения.

Ароматно, вкусно к чаю — варенье из роз от Главконсерв. Реклама из СССР, 1950 год

Рекламный постер лампочек Set, СССР, 1930 год

Карманный календарик Аэрофлота за 1987 год с узнаваемой символикой столичных аэропортов

Московский плакат 1920 годов

Упаковка спичек с изображением наземного вестибюля станции метро «Арбатская» и рекламой Госстраха, 1930-е годы

Михаил Кочетков
Я ездил в Ленинские горки
Там Ленин жил в далекий год,
А если верить поговорке
То и сейчас он там живет.

В то недалекое когда-то
Я не смутил его покой.
Я приезжал туда поддатый,
А возвращался никакой.

Кофе с ликером

Рекламный плакат советского фильма 1939 года

Художник — Николай Хомов

Василий Аксенов "Остров Крым".
Главный герой — иностранец Лучников прилетел из заграничного Крыма в СССР.
Его проезд из Шереметьево до гостиницы "Интурист".

«Советские люди твердо знают: там, где партия, там успех, там победа» — гласил огромный щит при выезде на шоссе. Изречение соседствовало с портретом своего автора, который выглядел в этот день под этим ветром в присутствии неслышного колокола довольно странно, как печенег, заблудившийся в дотатарской Руси. Стоял ясный осенний день. «Слава нашей родной Коммунистической партии!» Слева от шоссе один на другом стояли кубы какого-то НИИ или КБ, а справа в необозримых прозрачнейших далях светился, будто свежеомытый, крест деревенской церкви. Через все шоссе красными литерами по бетону: «Решения XXV съезда КПСС выполним!» Палисадники покосившихся деревенских усадеб, сохранившихся вдоль Ленинградского шоссе, — бузина, надломанные георгины, лужи и глинистое месиво между асфальтом и штакетником — солнце-то, видимо, только что проглянуло после обычной московской непогоды. «Народ и партия едины!» Горб моста, с верхней точки — два рукава Москвы-реки, крутой берег острова, огненно-рыжего, с пучком вечнозеленых сосен на макушке. «Пятилетке качества рабочую гарантию!». За бугром моста уже стояли неприступными твердынями кварталы жилмассивов, сверкали тысячи окон, незримый вьюн новгородского неслышного колокола витал меж домов, соблазняя благами Ганзейского союза. С крыши на крышу шагали огненные буквы «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи!» Дальше пошло все гуще: «Мы придем к победе коммунистического труда!» «Планы партии — планы народа!» «Пятилетке качества четкий ритм!», «Слава великому советскому народу, народу-созидателю!», «Искусство принадлежит народу», «Да здравствует верный помощник партии — Ленинский комсомол!», «Превратим Москву в образцовый коммунистический город!», «СССР — оплот мира во всем мире», «Идеи Ленина вечны!», «Конституция СССР — основной закон нашей жизни!» Печенег, подъявший длань, печенег в очках над газетой, печенег, размножающийся с каждой минутой по мере движения к центру, все более уверенный, все менее потерянный, все более символизирующий все любимые им символы, все менее похожий на печенега, все более похожий на Большого Брата, крупнотоннажный, стабильный, единственно возможный… Наконец над площадью Белорусского вокзала возникло перед Лучниковым его любимое, встречу с которым он всегда предвкушал, то, что когда-то в первый приезд потрясло его неслыханным словосочетанием и недоступным смыслом, и то, что впоследствии стало едва ли не предметом ностальгии, печенежье изречение: «Газета — это не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, она также и коллективный организатор!» Фраза эта, развернутая над всей площадью, а по ночам загорающаяся неоновым огнем, была, по сути дела, не так уж и сложна, она была проста в своей мудрости, она просвещала многотысячные полчища невежд, полагающих, что газета — это всего лишь коллективный пропагандист, она вразумляла даже и тех, кто думал, что газета — это коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но не дотягивал до конечной мудрости, она оповещала сонмы московских граждан и тучи «гостей столицы», что газета — это также и коллективный организатор, она доходила до точки.